История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Рябинин cтр.№ 80

В советские времена могила С. А. Муромцева не могла быть почитаемой: как ни велика была его роль в истории России, но, прежде всего, он воспринимался новой властью, как высокопоставленный сановник царского режима, основатель партии «либерально-монархической буржуазии», а, следовательно, контрреволюционер. Отношение к нему изменилось лишь недавно, когда общественная мысль стала вольна обращаться к ценностям прошлого. Особенно Муромцев почитается нынешними сторонниками «либерально-буржуазной» модели. Хотя, нужно заметить, эти люди отнюдь не являются наследниками того, прежнего, российского парламентаризма, потому что все они, почти без исключения, большую часть жизни провели в партии, которая этот самый парламентаризм и уничтожила. Но вот в 2000 году, на 150-ю годовщину со дня рождения С. А. Муромцева, к его памятнику была возложена большая корзина цветов с надписью на ленте: Первому председателю Государственной Думы от первого председателя Государственной Думы. Иван Рыбкин.

Памятник на могиле С. А. Муромцева. Новое Донское кладбище

В последние предреволюционные годы вблизи своего председателя были похоронены некоторые его коллеги-депутаты. Но сохранилась могила лишь одного из них — Вячеслава Евгеньевича Якушкина (1856–1912), тоже кадета и тоже осужденного на три месяца за антиправительственное воззвание.

У С. А. Муромцева была племянница Вера. И в 1906 году она вышла замуж за не особенно известного в то время, но подающего кое-какие надежды «беллетриста» Ивана Бунина. В Москве они жили мало: Бунин любил путешествовать. Но чаще всего на лето Иван Алексеевич и Вера Николаевна возвращались в Россию и жили под Москвой — в Царицыне, где у С. А. Муромцева была огромная дача. Об этом нет никаких свидетельств, но вполне вероятно, что за восемь лет, с момента смерти С. А. Муромцева и до окончательного отъезда из Москвы, Бунин и Вера Николаевна бывали на Донском кладбище на могиле своего знаменитого родственника.

Но вот на могилу другого своего родственника на этом же кладбище Иван Алексеевич так никогда и не сходил. В 1918-м Бунин с супругой убежал от революции на юг, а затем и в Париж. А в 1921 году здесь же — у самого мемориала председателя Государственной Думы был похоронен старший брат Бунина — Юлий Алексеевич Бунин, литератор и журналист. В том, что Иван Алексеевич сделался литературной величиной мирового значения, важнейшая заслуга принадлежит его старшему брату. Именно под его влиянием вырос и окреп тот бунинский строгий талант, за который он удостоился наивысшего признания — премии Нобеля. Юлий Бунин не уехал вовремя из голодной Москвы и умер, в сущности, от истощения. Присутствующий на этих похоронах Борис Зайцев, сделал такой посмертный слепок со своего старого товарища: «Он лежал в гробу маленький, бритый, такой худенький, так непохожий на того Юлия, который когда-то скрипучим баском говорил на банкетах речи, представлял собой „русскую прогрессивную общественность“». Могила Ю. А. Бунина, и та сохранилась случайно. Многие годы она была в полнейшем запустении. К 1980-м годам надпись на табличке едва можно было прочитать. И могила лишь случайно не исчезла. К счастью, успели тогда установить на ней новую мраморную плиту. Впрочем, с тех пор она уже стала старой. В 2009 году мы нашли это скромнейшее надгробие Ю. А. Бунина с практически неразличимой, нечитаемой надписью.

До революции на новом Донском хоронили преимущественно интеллигенцию: профессоров, всяких чиновников, штаб-офицеров, в том числе участников Первой мировой. Самым значительным дореволюционным деятелем культуры из похороненных здесь был Валентин Александрович Серов (1865–1911).

Если бы Серов остался автором только одной картины — «Девочка с персиками», — он все равно почитался бы крупнейшим русским художником. И. Э. Грабарь о картинах Серова «Девочка с персиками» и «Девушка, освещенная солнцем» говорил: «Это две такие жемчужины, что если бы нужно было назвать только пять наиболее совершенных картин во всей новейшей русской живописи, то обе неизбежно пришлось бы включить в этот перечень».

Импрессионизм Валентина Серова был в то время в России еще в диковину. Многим его работы казались лишь торопливыми эскизами для будущих картин, «этюдами». Хотя над той же «Девочкой с персиками» Серов работал ежедневно три месяца. Когда Серов стал уже довольно известным художником, его пригласили писать портрет государя императора Николая Александровича. Он, естественно, сделал его в обычной своей «расплывчатой» манере. После того как завершился их последний с царем сеанс, в комнату вошла вдовствующая императрица Мария Федоровна. Увидев необычное изображение августейшего сына, она сказала Серову: но портрет не закончен! Непонятый художник протянул государыне палитру с кистями и ответил: «Закончите сами, Ваше Величество, как знаете».

Серов прожил совсем недолго. И умер совершенно неожиданно. Практически за мольбертом. Он рисовал портрет Генриетты Гиршман. Еще за какие-то часы до смерти шутил, восхищался своей работой: чем я не Рафаэль?! А на следующий день, утром, к Гиршман позвонил сын Серова и сказал: папа сегодня не сможет прийти: он умер.

Газета «Русское слово» 23 ноября 1911 года сообщила: «Академик живописи Валентин Серов скончался 22 ноября в 9 час. утра. Панихида в 2 час. дня и в 8 час. вечера. Вынос тела в церковь Крестовоздвиженского женского монастыря, на Воздвиженке, 24 ноября, в 9 час. 30 мин. утра. Начало литургии в 10 час. утра. Погребение на кладбище Донского монастыря». А «Московский листок» на следующий день писал так: «Тело почившего академика живописи Валентина Александровича Серова положено в дубовый полированный гроб, закрыто золотым покровом и поставлено на траурном катафалке в зале его скромной квартиры в доме Клюкина, по Ваганьковскому переулку. Лицо почившего открыто и выражает полное спокойствие. Руки сложены на груди и на них возложен роскошный букет роз». На панихидах в этой скромной квартире присутствовал сам московский генерал-губернатор В. Ф. Джунковский. До кладбища его провожали Савва Мамонтов, Виктор Васнецов, Илья Остроухов, многочисленные ученики. У могилы выступали Репин, Шаляпин. От учеников красочно и энергично говорил Владимир Маяковский.

Но Донское кладбище не стало последним местом упокоения Серова. В 1940 году его перенесли отсюда на Новодевичье.

Революция сделала Новое Донское самым необычным кладбищем во всей России. Существуют свидетельства, что еще в 1918 году Ленин велел приобрести за границей печь, или даже несколько печей, для кремирования трупов. Это вполне вероятно, потому что предсовнарком был решительным ненавистником всяких исконных русских традиций, а уж тем более связанных с верой и обрядами. До революции же похороны считались именно религиозным обрядом. Не случайно кладбища тогда разделялись по конфессиональному и национальному признаку. А по русской православной традиции новопреставленный должен быть непременно предан земле, кроме случаев, когда это невозможно сделать (гибель на море, в огне и т. д.). Потому что в час страшного суда, как учит церковь, «гробы разверзнутся» и умершие восстанут перед Христом «во плоти». Естественно, Ленин и ленинцы, отвергающие сами такой «обскурантизм церковников», очень хотели и в массы внедрить «материалистическое» отношение к смерти и к погребению. Поэтому кремация, введенная новой властью, имела не столько гигиеническое, сколько идеологическое, политическое значение. В самый тяжелый год гражданской войны — в 1919-й — был объявлен конкурс на проект крематория. Победил в конкурсе талантливый архитектор-конструктивист Дмитрий Петрович Осипов. Он предложил неожиданное, а главное, экономичное решение — в ту пору это было особенно важно. По его проекту, крематорием после незначительной переделки должна была стать только недавно построенная Серафимовская церковь на новом Донском кладбище. Оказалось, что под этой церковью были обширные подвальные помещения, вполне пригодные для установки там кремационной печи. Действительно, Осипову и не потребовалось особенно переделывать здание: самой существенной конструкционной переменой стало возведение вместо купола квадратной в плане башни метров двадцать высотой, застекленной вертикальными витражами. Все прочие изменения касались в основном лишь декоративных элементов постройки. В результате здание, выкрашенное под «мокрый бетон», приобрело строгий, подчеркнуто «траурный» вид. В крематории было установлено оборудование — раздвижной помост, лифт для подачи трупа к печам и самые печи — германской фирмы «Топф». Как писали в те годы, обе кремационные печи могли при максимальной нагрузке сжигать до 35 трупов в сутки. Любопытно заметить, что печами этой же самой фирмы — «Топф» — были оснащены крематории Освенцима.