Восток - Запад. Звезды политического сыска. Истории, судьбы, версии - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Макаревич cтр.№ 110

2 Кристофер Э., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. Изд-во «Nota Веnе», 1992. С. 416.

3 Стивен Ст. «Операция «Раскол». С. 88-89.

4 Кристофер Э., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. С. 422.

Некоторые характеристики, оценки, информация из досье спецслужб разных эпох и стран в отношении выдающихся и известных людей своего времени

Материалы спецслужб в отношении известных и выдающихся личностей — это своеобразные документы эпохи, отражающие характер общества, уровень развития политического сыска, взаимоотношения его с властью, профессионализм его служителей.

Из представленных здесь документов, относящихся к ХIХ—началу ХХ века, видно, что в этот период преобладают личностные оценки из уст чинов полиции и агентов, а также прямые указания полицейских начальников, продиктованные особенностями отслеживаемых персон (см. фрагменты записок о Марксе, о Сталине).

Знакомство с материалами более позднего периода (30-40-е годы ХХ века) позволяет выявить характерные особенности стиля сыскных документов, присущие спецслужбам тоталитарного и авторитарного периода советского общества. Документы этого периода отличает в основном констатация высказываний и минимум обобщений и выводов, минимум аналитичности (см. записки НКВД о настроениях и высказываниях поэтов и писателей того времени). Это был, по сути, рабочий материал для Сталина, который сам делал анализ и выводы.

Но уже тогда спецслужбы, озабоченные повышением своей значимости, пробовали себя в подготовке аналитических материалов, посвященных определенным персонажам (см. записку ГПУ о профессоре Лосеве; фрагменты портрета-биографии Гитлера для Управления стратегических служб США; записку, созданную в нацистской службе СД о генерале Власове, перешедшем на сторону гитлеровцев). Правда, появление этих аналитических материалов диктовалось еще и насущной необходимостью, что заставляло спецслужбы реагировать на вызовы времени. Например, гитлеровским вождям необходимо было определяться с Власовым, принимать решение о его использовании, а для этого им нужно было объективное мнение своей спецслужбы.

Анализ документов КГБ конца 60-70-х годов, когда советское общество, ушедшее от тоталитаризма, стало по сути авторитарным, показывает, что в них все больше преобладают характеристики и оценки значимых персон, а также предложения, связанные с воздействием на них, с целью изменения политической и идейной позиции. (см. записки КГБ о Ландау, Солженицыне, Окуджаве, Глазунове). Этот подход заметно отличается от констатирующего стиля документов 30-40-х годов, который был удобен Сталину: на основании изложенных высказываний самих объектов наблюдения и сыска вождь определял свою линию и линию органов безопасности в отношении их. Документы КГБ 60-70-х годов об известных людях позволяют отчасти увидеть и то, как строилась культурная политика в советском обществе того времени и роль в этом спецслужбы.

Еще одна особенность приводимых материалов: в 30-е годы в СССР документы сыска отражают борьбу власти с оппозицией реальной и мнимой, а в 70-е годы — борьбу с существующими диссидентствующими и антисоветскими группами среди интеллигенции, что сказывалось на тональности текстов, выходящих из-под пера НКВД и КГБ.

С течением времени менялась и стилистика. В сыскных документах советских спецслужб в 30-е годы господствует докладной стиль, а в 70-е годы уже преобладает политический язык, хотя и заимствованный из партийных текстов, вовсю используются политические дефиниции и аналитические «блоки» (см., например, записку о Глазунове).

Изменение содержания, стиля, языка в документах спецслужб об известных людях своего времени — яркое свидетельство тенденций в развитии органов сыска в разных типах общества, изменения их роли, функций, методов деятельности.

Поэт Пушкин ведет себя отлично хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит Государя и даже говорит, что Ему обязан жизнию, ибо жизнь так ему наскучила в изгнании и вечных привязках, что он хотел умереть. Недавно был литературный обед, где шампанское и венгерское вино пробудили во всех искренность. Шутили много и смеялись и, к удивлению, в это время, когда прежде подшучивали над правительством, ныне хвалили Государя откровенно и чистосердечно. Пушкин сказал: «Меня должно прозвать или Николаевым, или Николаевичем, ибо без Него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что гораздо более, свободу: виват!»

(Записка составлена с участием агента Третьего отделения Ф. Булгарина и подана на имя начальника отделения графа Бенкендорфа в ноябре 1827 года (ГАРФ. Ф.109. СА. Оп.1. Ед. хр. 1926. Л.6.)

РАПОРТ НАЧАЛЬНИКА ТРЕТЬЕГО ОТДЕЛЕНИЯ А.БЕНКЕНДОРФА

ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ КОНСТАНТИНУ ПАВЛОВИЧУ

О ПОЭТЕ МИЦКЕВИЧЕ

Его Императорскому Высочеству

Государю Цесаревичу,

Великому князю Константину Павловичу

от генерал-адъютанта Бенкендорфа 1-го

Рапорт

На отзыв Вашего Императорского Высочества от 5-го сего марта поспешаю донести следующее: польский поэт Мицкевич, принадлежавший к студентскому виленскому обществу филаретов, находится на службе при московском военном генерал-губернаторе князе Голицыне и приезжал вместе с ним в С.-Петербург. В то время находился здесь министр финансов Царства Польского князь Любецкий, и особы его свиты, желая послушать импровизации Мицкевича, собирались несколько раз вместе, где было также по нескольку поляков, живущих в Петербурге. Невзирая на то, что князь Голицын отлично рекомендовал Мицкевича, за ним учрежден был строжайший надзор и все шаги его и речи были наблюдаемы, но замечено, что рекомендация князя Голицына справедлива и что Мицкевич человек отменно тихий, скромный, даже робкий в речах и поступках, вовсе не занимается политическими разговорами и предан совершенно своей поэзии.

О статье, помещенной в польской газете, знали здесь прежде. Один из приятелей Мицкевича желал подшутить над противниками и критиками Мицкевичева таланта, находящимися в Варшаве, как то над Дмоховским, Осинским и другими, и написал партикулярное письмо к поляку, жительствующему в Петербурге, а теперь находящемуся в Варшаве, старому болтуну, зная, что письмо непременно разойдется по рукам и взбесит литературных противников Мицкевича. В сем письме все преувеличено до крайности. Справедливо, что в день именин Адама Рогальского Адам Мицкевич обедал у него вместе с несколькими служащими здесь поляками и что после обеда, когда приехали особы из свиты князя Любецкого, Мицкевич импровизировал о Самуиле Зборовском, но не для того, чтоб вывести на сцену этого бунтовщика, а чтоб сделать вежливость тонкую молодому князю Сапеге и выхвалить знаменитого Замойского, предка жены его, который споспешествовал наказанию Зборовского, ибо Мицкевич прежде уже импровизировал об его предке канцлере Льве Сапеге. Мицкевич вовсе не падал в обморок, как сказано в газете, и никаких восторгов не изъявлено было криком слушателей, как сказано там же. Несправедливо также, что русские принимали с восторгом Мицкевича. Он только был вхож здесь в два русские дома, к вдове историографа Карамзина и к министру просвещения Шишкову, женатому на польке. Из поляков он бывал только у своих школьных товарищей, служащих здесь. Поэма его «Валленроде» напечатана здесь с позволения ценсуры не в польской типографии, какой вовсе не имеется, но в типографии г-на Края, а из этого в польской газете сделано krajowej, или национальной.