– Мою Кару убили. Я знаю.
– Вы сказали «моя Кара». Значит ли это, что вы и мисс Куэйн…
– Я обожал ее. Много раз предлагал ей стать моей женой. Увы, она меня не любила. Вся ее жизнь была посвящена религии. Я вижу, вы внимательно на меня смотрите, инспектор. Наверное, думаете, что я слишком спокоен? Ведь мы, французы, такие экспрессивные. Мне впору размахивать руками, закатывать глаза и устраивать истерики, как этот мальчишка Клод.
– Нет, месье де Равиньи. Я думал о другом.
– N’importe
[1]
, – пробормотал француз.
– On n’est pas dupe de son cœur
[2]
… – начал Аллейн.
– Вижу, я вас недооценил, инспектор. Вы не разделяете расхожих взглядов на моих соотечественников. Кстати, у вас отличное произношение.
– Вы слишком добры, месье. Вам не приходила в голову мысль о самоубийстве?
– Зачем ей себя убивать? Она была красива и… любима.
– И богата?
– И богата.
– Вы следили за ее движениями, когда она взяла чашу?
– Нет, я не смотрел, – ответил де Равиньи.
– Вы тоже человек религиозный, иначе не оказались бы здесь, не так ли? – добавил Аллейн после паузы.
Месье де Равиньи уклончиво пожал плечами:
– Мне любопытны эта церковь и ее обряды. К тому же мысль о том, что все божества заключены в едином боге, соответствует моему характеру. В конце концов, надо же во что-то верить. Атеизм не для меня.
– Когда вы начали посещать храм?
– Дайте подумать… Около двух лет назад.
– А когда стали посвященным?
– Три месяца назад.
– Вы входите в число жертвователей? Простите, я вынужден задать этот вопрос.
– Разумеется, месье, долг прежде всего. Я жертвую небольшие суммы. Пять шиллингов после каждой службы и еще по фунту время от времени. Мой первый взнос составлял пять фунтов. Тогда этот храм только создавался. Я подарил чашу – старинную вещь, принадлежавшую моей семье.
– Красивый сосуд. Отличный образец барокко, – одобрил Аллейн.
– У этой чаши есть своя история. И еще, я подарил статуэтку. Справа от вас, месье.
Аллейн повернул голову и взглянул на статуэтку месье де Равиньи. Это было бронзовое изваяние грубоватой лепки, изображавшее расплывчатую обнаженную фигуру в крылатом шлеме, из которой вырастали какие-то еще более неопределенные и расплывчатые формы.
– Любопытно, – произнес инспектор. – Кто автор?
– Я, месье. В состоянии экстаза, – холодно ответил месье де Равиньи.
Аллейн бросил взгляд на его умное интеллигентное лицо и пробормотал что-то неразборчивое.
– Видите ли, у меня артистический характер, – объяснил француз. – Впрочем, я всего лишь дилетант. Немного леплю, немного пишу, comme ci, comme ca
[3]
, – так, изящные безделушки. Немного коллекционирую. Я не богат, месье инспектор, но порой позволяю себе кое-какие мелочи.
– Замечательный образ жизни. Могу вам только позавидовать, месье. Но давайте вернемся к делу.
Инспектор Фокс на заднем плане что-то невнятно пробасил, словно хотел процитировать: «Revenons a nos moutons»
[4]
, – но запутался в произношении.
– Я слышал, – продолжал Аллейн, – что у мисс Куэйн не было родных в Англии. Но какие-то родственные связи у нее все-таки должны быть?
– Нет, никаких. Она сама мне говорила. Кара – единственный ребенок в семье и круглая сирота. Она выросла в монастыре за границей. Оба ее опекуна умерли.
– Так вы познакомились с ней за границей?
– Да, во Франции, несколько лет назад, в доме моего друга.
– И мисс Куэйн ввела вас в это общество?
– Нет, месье. Увы, это была моя инициатива: я сам пригласил ее сюда.
– Хорошо, вернемся к связям мисс Куэйн. С кем она поддерживала отношения?
– Со своим адвокатом.
– Ну да, само собой. Вы его знаете?
– Понаслышке. Дайте вспомнить. Его зовут… черт… что-то вроде Ратс. Нет. Раттингтаун? Нет.
– Может быть, Раттисбон?
– Точно! Вы с ним знакомы?
– Немного. Что будет с ее деньгами, месье де Равиньи?
Француз выразительно повел плечами, поднял брови, выпучил глаза и надул губы.
– Понятно, – сказал Аллейн.
– Насколько мне известно, – добавил де Равиньи, – большая часть пойдет на этот храм. Пять тысяч ценными бумагами уже лежат в сейфе. Но это не все. Кара говорила мне, что изменила завещание в пользу церкви. Тогда я и услышал о мистере Ратсе.
– Ясно, – кивнул Аллейн. – Давайте поговорим о другом. Что вам известно о подготовке чаши к церковной церемонии?
– Ничего, месье. Я не интересуюсь подобными вещами. Знание лишних подробностей может повредить духовной жизни. Такой уж у меня характер.
– Предпочитаете не заглядывать за кулисы?
– Именно так. Разумеется, должны быть какие-то секреты. Ясно, что вино в чаше вспыхивает не просто так, но я не хочу вникать в такие мелочи. Меня интересует результат.
– Понимаю, – согласился Аллейн. – Что ж, думаю, на этом все. Тысяча благодарностей за то, что были так любезны.
– Ну что вы, месье. Это вы были очень любезны. Если я смогу быть вам чем-то полезен… Я понимаю, что дело деликатное, но если понадобится моя помощь… В общем, я готов на все ради поимки мерзавца. Скажем, дополнительные расходы и тому подобное – вы понимаете?
– Вы слишком добры, но…
– Tout au contraire, monsieur
[5]
.
– …но в первую очередь нам нужна информация. Не возражаете, если мы вас обыщем, месье?
– Возражаю, месье, но все же повинуюсь.
Фокс обыскал его и не нашел ничего, кроме денег, чековой книжки и фотографии.
– Mon Dieu!
[6]
– воскликнул месье де Равиньи. – Неужели обязательно хватать ее своими лапами? Верните мне карточку.
– Пардон, месье, – ответил Фокс и поспешно отдал снимок.
– Это Кара Куэйн, – объяснил француз Аллейну. – Простите, что был резок.
– Уверен, инспектор Фокс на вас не в обиде. Спокойной ночи, месье де Равиньи.