Ратоборцы - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Югов cтр.№ 105

И у старика у самого растаявшим маслом подергивались глаза. Вдобавок к монголкам Батый предлагал Невскому еще и китаянок, дочерей последнего китайского императора, удавившегося в своем дворце в тот миг, когда раздался топот монгольских воинов, ворвавшихся во дворец.

– Эргунь-фуджинь! Дочь царя хинов, – закрывая глаза и причмокивая, говорил Батый. – Ее ножки подобны цветку белой лилии и столь малы, что каждая вместится в след, оставленный копытцем козы. Э!..

И старик тыкал Александра в бок отставленным большим пальцем и испытующе смотрел на него.

Ответ Александра был прост.

– Тебе благоугодно приказать мне говорить, – отвечал он, – и вот я говорю. Ты знаешь, что я женат. И вера народа моего запрещает иметь более одной жены. Не должен ли в первую очередь князь народа исполнять «Ясу»?

Батый только засмеялся на это.

– Твое суждение вызывает смех, – сказал он. – Мы не заставим тебя отступать от веры отцов твоих. Я не понимаю этого сумасброда Берке, который хочет, чтобы все поклонялись одному Магомету. Веры все равны, как пальцы на руках, – учит «Яса». Пусть у тебя будут все эти жены. Кто же мешает княгине твоей остаться главной супругой, подобно моей Баракчине? Согласись, Искандер!.. Ты знаешь, что мне – скоро умереть. Стало быть, мне незачем допускать, чтобы ложь оседала на устах моих, готовых сомкнуться навеки! И вот я говорю тебе: после Священного воителя, блаженной памяти деда моего, кто способен пронести до океана франков его девятибунчужное знамя, кроме меня одного? Только – один: и это ты, Искандер! Я не знаю государя и владетеля, равного тебе! Берке – старый ишак! Согласись, о, только согласись, Искандер!.. А тогда… – Тут Батый вдруг понизил голос и чуть не в самое ухо Невского произнес: – А тогда мы прикажем этому Берке умереть, не показывая своей крови.

Помолчав немного, страшным и горьким смехом рассмеялся старый хан.

– О-о, я знаю, Искандер, – протяжно произнес он, – что едва я уйду путем всей земли, как на другой же день Берке спровадит жизнь сына моего Сартака. Это уж так!.. И ты это знаешь, Искандер!.. Менгу? Вот эта самая рука вытесала им этого повелителя! Но и этот не умедлит, в благодарность мне, отравить Сартака, едва я умру… Слепнущая старость многое, Искандер, прозревает – увы! – слишком поздно!.. Нет! Потомству моему не владеть наследием Джучи!.. Так слушай же, Искандер!..

Тут глаза старого Бату засверкали, он распрямился, изветшавшая мышца его правой руки вновь обрела силу: он властно притянул голову Александра к своей хрипло дышащей груди и сказал ему на ухо – властным и как бы рыкающим шепотом:

– Вот согласись только, – и пред курултаем всех князей и нойонов моих и пред всеми благословенными ордами моими я отдам тебе в жены душу души моей, дочерь мою Мупулен!.. И перед всеми ими то будет знак, что это ты, возлюбленный зять мой и нареченный сын, а не кто иной, приемлешь после меня и улус мой. Ты возразишь: «А Сартак?» Он знает и сам, сколь мало способен он двинуть народ свой и подвластные ему народы туда, на Запад, чтобы довершить пути отца своего. Он страшится того дня, когда он осиротеет и его самого подымут на войлоке власти… После моей смерти ты, ставший моим зятем, дай ему хороший улус. И только. И это все, в чем ты должен поклясться мне! Я знаю: ты, даже и с врагами, чужд вероломству!.. Ты не захочешь искоренить на земле побеги и отпрыски того, кто держал тебя, князя покоренных племен, возле своего сердца и столько раз спасал тебя!.. Согласись, Искандер, согласись, – и тогда тебе предстоит совершить на этой планете еще большее, чем совершил великий дед мой, чем совершил я: ибо ты сольешь воедино два величайших и храбрейших народа – народ монгол и народ Рус. И тогда – кто будет равен тебе во вселенной?! Сейчас ты получил от меня тарханный ярлык для себя и для своих владений, и вот ты радуешься. А тогда ты сам будешь, с высоты миродержавия, раздавать эти тарханные ярлыки царям и князьям – тем, что догадаются вовремя возложить на себя пояс повиновенья!

Так говорил Невскому старый Батый два года назад, вручая ему тарханный ярлык на Переславль-Залесский и на его личную усадьбу – Берендеево. Вот почему теперь, получив у Сартака, под Воронежем, известие и о восстании брата против Орды, и о нашествии татар на Владимирщину, Александр Ярославич во главе дружины своей мчался к себе в Переславль-Залесский, все ж таки до известной степени спокойный за жизнь Андрея и Дубравки, так же, впрочем, как и за жизнь любого, кто успеет убежать от татар в пределы его переславльской вотчины, огражденной тарханным ярлыком самого Батыя.

А меж тем миллион конских копыт уже грянул о земли его переславльской вотчины! Исполинские клещи татарской армии уже сомкнулись вкруг Переславля-Залесского.

…Как только старый татарин, зарезавший пастушка Олешу, дал своим знак, – тотчас же, взмахом плетки хана Укитьи, авангард был двинут на переправу через Клязьму. Глядевшему издали показалось бы, что это начался многоверстный, необозримый, черный оползень ее берегов. Стоял только глухой гул и топот, да бултыханье, да плеск воды: лавина азиатской многоплеменной конницы сползала, и рушилась, и рушилась в Клязьму. А скоро и плескать стало нечему: реки не стало, конь заполнил ее, конь вытеснил воду!..

Крысы так в чумной год телами своими, переправляясь, заваливают реки!..

Однако даже и при такой гущине и плотности хода, когда стремя одного всадника прочерчивало подчас кровавую борозду вдоль бока лошади другого, переправа совершалась без единого взвизга конского, без голоса человеческого, без единого звяка.

А было чему позвякать-побрякать на любом татарском воине! Сабля, лук и стрелы – в двух, а у иных и в трех колчанах, да предметы походного обихода – в кожаном мешочке у пояса: кремень, кресало, терпуг – подпилок для оттачиванья стрел, шило и дратва, игла и нитки, ситечко для процеживанья грязной воды.

В другом мешочке – непременный для монгольского воина запас: сухой овечий сыр, вяленая говядина и питьевая чашка. А у седла, под кожаным прикрылком, – также каждому воину обязательный топор.

У копейщиков были копья с заостренными крюками для срыванья с седла. И еще целые тумены были сплошь вооружены укрючинами с затяжною петлею, которая на всем скаку захлестывалась либо на шее вражеского всадника – и тогда его, как бурею, срывало с седла, и, поверженный, хрипя багровой шеей, волочился он за копытами татарского коня, – либо охлестывала эта петля шею лошади, и тогда всей тушей, на полном скаку, рухнет, несчастная, оземь, губя всадника и подчас ломая себе шею.

Были среди конной армии царевича Чагана и особые тысячи – поджигателей, вооруженье которых состояло из стрел и дротиков, обмотанных паклей, смоченной нефтью. Подпалив стрелу или дротик, их запускали в город, и, разбрызгивая огненные капли, дымя и пылая, раздуваемая собственным летом своим, вонзалась огненная стрела в кровлю, в стреху да и во что бы то ни было деревянное, и вспыхивали в осажденном граде тысячи пожаров.

Все это воинское вооруженье, убранство, снаряд, обязательные для воина, подлежали строгой проверке. И «Яса» Чингиз-хана повелевала предавать казни рядового бойца, если ун-агаси – десятник – нашел у него в чем-либо неисправность. Если же ун-агаси просмотрел или спотворствовал, то его самого предавал казни тот, кто стоял выше его, – гус-агаси, иначе говоря, сотский.