История моей жены. Записки капитана Штэрра - читать онлайн книгу. Автор: Милан Фюшт cтр.№ 22

Но затем все эти мрачные видения исчезли, и у меня гора свалилась с плеч: жена моя выздоровела. В один прекрасный день проснулась с хорошим настроением, тоски ее как не бывало, она даже вновь обрела способность смеяться. То ли она и впрямь излечилась от любви, то ли повлиял на нее тот факт, что ее бросили… Ведь я оказался прав: молодого человека и след простыл…

«Вот видишь, — так и подмывало меня сказать ей, — все-таки надежнее и преданнее, чем я, тебе не сыскать!» — Я даже тешил себя надеждой, что рано или поздно она и сама вынуждена будет признать: кто, как не я, неотступно опекает ее, окружает заботой, не интересуется ничем другим, кроме ее жизни, и свою собственную жизнь посвящает ей.

После того настали в общем и целом славные деньки. Как солнце, не палящее зноем, но ласкающее теплом. Пожалуй, это и был наш медовый месяц — краше, чем тот, проведенный в Гренаде. Мы бродили по городу, заглядывали в магазины и лавочки. Это, во-первых.

Зная, какое удовольствие доставляют ей покупки, я не сдерживал, не ограничивал ее. Надо было видеть ее возбуждение! Желания сводили ее с ума. Может она себе это позволить или нет? Она понимает, что нам нельзя столько тратить, но все же… Речь шла о футляре змеиной кожи для письменных принадлежностей. Я видел, что она не в силах с ним расстаться.

— М-да, прелестная вещица! — заметил я.

— Правда? Тебе очень нравится?

— Конечно! Я бы тоже от такого не отказался, — лукаво добавил я.

— Тогда давай купим тебе! — пришла ей в голову новая уловка.

— Я не против, — согласился я, посмеиваясь про себя. Ведь детство ее прошло в нужде, я и поныне не знаю, как удалось ей выбиться из простолюдинок в учительницы. У этого ребенка никогда и ничего не было. Стоило ей увидеть зеленые леденцы-хрустушки, как у нее и теперь загорались глаза.

Я всегда покупал ей цветные карамельки, горящие ярко-красным и зеленым.

— Взгляни-ка: глазенки бесенят, — говорил я. И она, взрослая дама, неизменно покупалась на приманку и всегда заглядывала в пакетик. И всегда в ее улыбке угадывался отголосок прежнего чуда. О, уж мне ли было не понять ее, уж я-то хорошо знал, что такое мечты ребенка!

Ясное дело, обмирала она при виде изящных вещей.

— Правда, красиво? — продолжала восторгаться она и дома. — Ну, разве не прелесть? (Речь шла о кожаном футляре.)

— Очень красиво, — соглашался я и добавлял: — Ну, не странно ли? Сперва человек говорит: «ты красив», затем говорит: «я тебя люблю»… — И она тотчас смекала, откуда дует ветер.

— Мужчине не обязательно быть красивым, — сердито возражала она.

— Вот уж неправда! — не соглашался я и гладил ее по липу.

Затем я приохотил ее к еде, так как у нее совсем не было аппетита. В универсальных магазинах угощал свежим «хворостом», в буфете — мелкими раками, рыбкой, даже в пекарню заводил, чтобы дать ей насладиться ароматом свежей выпечки, а иной раз заманивал в харчевни, поскольку самому мне это по душе.

— Стоит ли капризничать и морщить носик из чистого предубеждения, — ведь нельзя же знать заранее, где и когда к тебе вернется хорошее самочувствие!

— Взгляните-ка вон туда! — воскликнул я однажды. — С какой огромной фрикаделькой он намерен управиться! — И я показал ей на фирменный знак пивнушки на окраине города: синюю фигуру человека с широко разинутым ртом. Он уставился на висящую перед ним фрикадельку, которая замерла в ожидании, когда ее заглотят, да так и провисит там до скончания веков.

— Вот ведь бедолага! — продолжил я. — И рад бы съесть, да не укусишь!

— Ай-яй-яй! — грустно покачала головой жена. — Невеселая участь жестяной вывески. — И внезапно взяла меня под руку. — Зайдем внутрь сию же минуту! Я так проголодалась, что готова смести весь прилавок!

Ну мы и зашли. Судя по всему, это была харчевня для иностранных рабочих. Мы заказали рубец с лимонным соком, конечно, фрикаделек, а также множество всяких других вкусностей, какие не везде встретишь. И запивали вином — жгучим, кислым, горло драло.

— Плохо ль дело? — заметил я. — И десяти франков не потратили, а даже на сердце потеплело.

И впрямь, от этой обильной и вкусной пищи она явно воспряла духом. Опьянела, повеселела — в такие моменты она особенно мила. Приникла личиком к моей ладони и долго не двигалась с места. Одурманенная, с блестящими глазами, лежала головой на моей ладони и поглядывала вверх. Даже коснулась губами грубой ладони, наградив ее легким поцелуем.

Правда, позднее, когда выпивка дала себя знать сильнее, она не сумела совладать с собой: бегло переглянулась с высоким, стройным, молодым рабочим, когда тот встал от стола слегка поразмять кости и покосился в нашу сторону. В этом отношении она не нуждалась в уроках, подобные подарки судьбы схватывала на лету. Что я мог поделать? Ровным счетом ничего.

А после этого глаза ее засияли еще ярче.

Словом, то было хорошее времечко. Мы бродили по окрестностям, шли куда глаза глядят. Останавливались на ночлег в незнакомых местах. Весна аккурат набирала силу, быстро, со дня на день, природа представала во всей своей красе. Весной Франция всегда становилась прекрасной. И моя жена — тоже.

Глаза ее лучились солнечным сиянием. Такой она мне виделась: станет на пороге какой-нибудь обвитой зеленью беседки, в бесстыдно кокетливой шляпке, под летним зонтиком, воздушное платье усыпано солнечными пятнами, словно монетами золотыми, смотрит на меня и смеется. Вечно надо мной подсмеивалась.

— Экий вы неловкий да неуклюжий! — высмеяла она меня и в тот раз, когда я протянул ей букет диких роз. — Как же можно держать цветы, точно веник? — И прижала охапку к себе с нежностью, будто мать, ласкающая ребенка.

— Легко вам говорить, — отбивался я. — Но разве моя вина, что уродился нескладным увальнем! Мне и в руках-то держать не пристало не то что розы, но и никакие нежные иль хрупкие предметы, разве что красную луковицу или баранью ногу… — Мне хотелось подобрать сравнение посмешней, потешить ее. Но она не развеселилась, Смотрела на меня с робостью, словно она, мол, мне добра желает и даже знает, как его доставить, но высказать вслух не решается. И наконец решилась.

— Я ведь тоже не виновата, что такая дурная уродилась, — тихонько проговорила она, и в глазах ее блеснули слезы.

Сам-то я никогда не плачу, не так меня воспитали (не знаю, что за бес распроклятый запретил мужчинам плакать), но при этих словах ее со мной такое приключилось!.. Словно приступ какой-то: почему, отчего — до сих пор в толк не возьму. Налетел порыв силы необоримой, того гляди сердце наружу выскочит. Стыдно признаться, но я разрыдался.

Помнится, был там дощатый забор, видимо, хлев заграждающий, потому как свиньи по ту сторону забора хрюкали. И чем громче они хрюкали, тем отчаяннее я рыдал. Все это происходило на узкой, поросшей травою проселочной дороге.