– А тебе не страшно? Нисколечки?
– А вот и ни капельки! Пустое это!
– Ты великолепна, дорогая!
– У тебя, мамуль, как жизнь? Тебя не достает больше этот зомби, который за тобой ходил?
– А ты откуда знаешь?
– Мне Зоэ все рассказала. Так что там?
– Никуда не делся.
– Ты его не прогнала?
– Нет. Не волнуйся, дорогая, он в конце концов отстанет.
– Что-то непохоже.
– Всегда же что-то случается…
– Оно не само собой случается, это ты делаешь, чтобы что-то случилось!
Жозефина ничего не ответила.
А Гортензия невозмутимо продолжала:
– Пусть он с кем-нибудь столкнется случайно. У тебя есть человек, которому ты могла бы довериться? Какой-нибудь студент, который очень хорошо к тебе относится? Он задержит его, а ты подойдешь и…
– Я никогда не осмелюсь.
– Хватит же, наконец, мам! Я от тебя уже устала. Ты предпочитаешь ходить и трястись, как овечий хвост? И так все время?
– Но ведь…
– Ты думаешь, с тобой такой приятно общаться? У нас одно только желание: не быть на тебя похожими!
– Ох! – огорченно воскликнула Жозефина. – Неужели правда?
– Да. И я сейчас положу трубку, потому что, когда ты такая, ты выводишь меня из себя!
И тогда-то она подумала о Жереми. Она поговорит с ним. Пошлет его прощупать почву и, если нужно, удержать на месте.
Ее охватил порыв благодарности к Гортензии.
– Я люблю тебя, детка моя, я счастлива, что ты вернешься в Париж, ты мне тоже можешь понадобиться.
– Особо не рассчитывай! Я буду работать день и ночь. Головы не подниму от выкроек. Направление – успех!
Жозефина повесила трубку и в который раз спросила себя: как удается ее дочери сохранять такую уверенность в себе? Разговор с Гортензией привел ее в чувство.
Она сама заговорит с тем человеком.
Жозефина и Жереми очень сблизились с тех пор, как он подошел к ней на парковке, она уже называла его на «ты».
Он как-то пригласил ее в небольшой лионский ресторанчик. Они говорили о занятиях, о его курсовой работе, о его будущем, ему интересно было, сколько зарабатывает профессор, сколько у преподавателей отпуск, часто ли Жозефина ездит путешествовать. Она улыбалась. Он рассказал ей о своей матери, которая умерла родами, о дедушке, который воспитал его: «Он разговаривал на латыни, вы представляете себе!» На его лице внезапно появилось совершенно детское, наивно-изумленное выражение. Она обрадовалась, что сумела заметить это его выражение, и подумала, что именно ради этого она и занимается преподаванием.
Предполагалось, что этим вечером, незадолго до конца занятий, Жереми выйдет из аудитории вслед за незнакомцем и проводит его до машины.
– Ты заговоришь с ним о теме лекции, обо мне как преподавателе, говори что угодно, но главное, задержи его, чтобы я могла его рассмотреть и задать несколько вопросов. Я не знаю, как он выглядит…
– Вы что, никогда его не видели?
– Только издали.
– И что мне ему говорить? Ну, например?
– Ты спросишь его, написал ли он уже курсовую работу, а на какую она тему, спросишь, студент он или вольный слушатель. Просто займешь его на время, пока я не подойду. Можешь ты такое сделать?
– Ну конечно. Теперь, когда вы мне все так хорошо объяснили…
Он сказал это таким тоном, что было ясно: ничего он не понял.
– Восковые таблички представляли собой дощечки из дерева или из слоновой кости – последние самые дорогие и шикарные. Таблички были выскоблены с одной стороны таким образом, чтобы там образовалась полость почти во всю площадь дощечки. В эту полость заливали горячий воск, на который, когда поверхность остынет, наносили надписи костяным или металлическим стилусом. А закругленный кончик стилуса был предназначен для того, чтобы стирать написанное, чтобы вновь использовать табличку для записи. Изобретательно, не так ли?
– Значит, уже тогда все было, как сейчас?
– Совершенно верно, Флориан. Мы можем прочитать в романе «Флуар и Бланшефлор»:
Когда же в школу путь их вел,
Там, из слоновой кости стол
Заняв, стихи на воске пишут
Иль письма, что любовью дышат.
Серебряным иль золотым
Велят писать стилетом им»
[47]
.
Человек в глубине аудитории отделился от стены, тихо открыл дверь и вышел. Жереми закрыл тетрадку, собрал учебники и вышел вслед за ним. Сердце Жозефины заколотилось. Она встревожилась: а не опасно ли это может оказаться для Жереми?
Она начала сворачивать свой рассказ, пытаясь при этом высмотреть что-нибудь в окно, не появится ли там незнакомец, а за ним Жереми, но трудно было что-то разглядеть.
Она подняла глаза на стенные часы, взмолилась к стрелкам, чтобы ползли быстрее. До конца лекции еще десять минут. Она столько не выдержит. Жозефина потерла руки, словно они были испачканы в мазуте, и объявила:
– Вот что я могу рассказать вам об эволюции письма в Средние века. Через две недели ожидайте продолжение. Я рассчитываю, что к этому времени вы прочитаете книгу Кьяры Фругони. Благодарю вас за внимание и желаю приятно провести выходные.
Она добавила, что сегодня, к сожалению, не сможет после лекции ответить на вопросы, но в следующий раз обязательно придет пораньше, чтобы все, кто нуждается в ее помощи, могли с ней проконсультироваться. Она прочла на многих лицах разочарование, виновато улыбнулась и выскочила за дверь.
Она прибежала на парковку. Заметила Жереми. Он был один. Незнакомца с ним не было. Она перевела дух. Замедлила шаг.
Жереми крутился на месте между двумя машинами. Вид у него был растерянный.
Она подошла к нему. Спросила утвердительным тоном:
– Он ушел…
Жереми не ответил. Он старался не встретиться с ней глазами. Он почесал за ухом.
– Я не осмелился, мадам. Он высокий такой, широкоплечий. Я не знал, как подойти к нему. И потому держался на расстоянии. Мне очень жаль. А, ну да! Я заметил все-таки одну вещь: он сел в красный минивэн «Кангу».
– Спасибо, Жереми. Ты старался, а это главное.
– Вы на меня не сердитесь?
– Ничего страшного, – сказала Жозефина. – Это не твоя забота. В конце концов, это было и не обязательно, ведь незнакомец ничего мне не сделал. Хватит уже подозревать весь мир.
Жереми вздохнул с облегчением.
– Точно на меня не сердитесь, да?
– Точно, точно. Увидимся через две недели?