Гортензия в маленьком черном платье - читать онлайн книгу. Автор: Катрин Панколь cтр.№ 46

– Врачует? Ты говоришь так, будто я больна…

– Ты и в самом деле больна! Подожди немного, должно пройти время. Это лучший лекарь. Жозефина умна и великодушна. Когда-нибудь вы снова встретитесь и обретете друг друга.

– Ты думаешь, она меня простит?

– Она – благородная дама.

– А я – худшая из подруг.

– Давай! Вали! Это приказ.

В дверь кто-то настойчиво скребся. Бекка громко провозгласила:

– Ну кто еще там?

Баббл просунул голову в дверь и, улыбаясь с вечным своим видом, будто только что с паперти, взмолился:

– Нужно, чтобы вы пришли, миссис Бекка, я писаю кровью, а у меня даже нет ключа от медпункта, Молли ушла куда-то и все закрыла, она мне не доверяет из-за той истории с…

Бекка сокрушенно вздохнула.

– Ты ведь прекрасно знаешь, что нельзя одному ходить на улицу! Они тебя подстерегают и сразу же нападают. Ты нарочно, что ли, это делаешь?

– Но я все-таки мужчина, у меня есть собственная гордость. Если они думают, что могут меня напугать…

– Поэтому они тебя и не упустят!

Бекка обернулась к Ширли:

– Я сейчас вернусь, подожди меня.

– Простите, что побеспокоил, миссис Ширли. Я сильно пострадал, знаете.

Он показал разбитую, окровавленную надбровную дугу, подбитый глаз и скривился от боли. Бросив последний жалостливый взгляд на Ширли, он пошел за Беккой, которая взялась за поиски связки ключей, чтобы открыть шкаф с медикаментами.

Ширли подумала: а не выскакивает ли он постоянно на улицу, чтобы найти возлюбленного? Недавно они разговаривали, сидя на солнышке на ступенях церкви. Баббл объяснял ей, что, если ты живешь на улице, лучше не быть гомосексуалистом, ни в кого не влюбляться, не стараться ни с кем познакомиться, потому что тебя обязательно побьют, догонят и еще побьют.

– А ты сейчас влюблен в кого-нибудь, Баббл? – спросила она.

Он покачал головой, улыбнулся одновременно грустно и бесшабашно. В его улыбке недоставало многих зубов.

– Нет, – сказал он, – а жаль, потому что, когда ты влюблен, жизнь предстает в розовом свете.

– Это верно.

– А иногда достаточно лишь маленького краешка надежды, чтобы влюбиться. Мне вот много не надо, сказали мне что-нибудь приятное, посмотрели нежно, и я уже несусь на всех парах! И разбиваюсь на первом же вираже. Не очень-то я умелый пилот.

Он недоуменно выпятил губу, закрыл глаза и подставил лицо солнцу.

Маленький краешек надежды.

Она тоже тогда поверила…

Когда Филипп говорил: «Я выбрал для НАС бутылку отличного вина, хорошо МЫ сегодня поработали» или «МЫ можем поехать сегодня в супермаркет, у тебя есть время?» – или когда он разражался хохотом и провозглашал: «Да они НАС с тобой принимают за кретинов, правда, Ширли?», она ловила эти «мы», эти «нас с тобой» как маленькие кубики и строила на этом фундаменте воздушный замок.

Маленький краешек надежды.

Она встала, опершись на спинку стула. Провела рукой по волосам. Почувствовала, как в кармане завибрировал телефон. Достала его, чтобы выяснить, кто звонит.

Пришла смска от Гэри:

«What’s up, mum?» [26]

My boy. My boy. Ей захотелось плакать. Она напечатала в ответ: «Everything’s fine. Miss you» [27] . Всхлипнула. Вытерла нос платочком.

Пришло еще сообщение. Гэри дает концерт в конце месяца у себя в школе. Очень-очень важный.

«You’ll come and see me?» [28]

«Of course, apple of my eye!» [29]

Бортовой командир объявил время прилета в Лондон, в аэропорт Хитроу. Филипп развернул красный плед, отрегулировал наклон сиденья, вытянул ноги, отказался от протянутого стюардессой бокала шампанского и попросил не беспокоить его до самого прибытия. Расстегнул пояс, бросил взгляд на соседку, высокую блондинку в слегка расстегнутой рубашке. В вырезе виднелась грудь. «Вполне себе ничего», – отметил Филипп и подумал о другой груди…

…В ресторане в Токио они с Такео ужинали в компании двух итальянок, которые приехали сюда, чтобы открыть очередной филиал бутика «Прада». Они хотели заключить партнерские отношения с одной из японских картинных галерей, чтобы создать некую смесь «beautiful art и изысканных моделей одежды, моды и красоты, шика и вечных ценностей, You see what I mean?» [30] Так объясняла свою цель Паола, перемешивая английские, итальянские и французские слова, встряхивая длинной черной гривой волос, расстегивая и застегивая пуговки на блузке, так что миру по очереди являлись две очаровательные груди. «Пинь-пинь-пинь, – щебетала она, – мода не может быть ни моральной, ни аморальной, она просто улучшает моральное состояние, пинь-пинь-пинь, это не я сказала, это Карл Лагерфельд!» Она крутилась и вертелась, хохотала, нахваливала галерею Такео, выбранные им картины, его вкус и художественную интуицию.

Взгляд Филиппа скользнул по ее подруге Роберте – скромной брюнетке, которая держалась в тени, задавала тихим голосом каверзные вопросы и, прищуривая глаза, потирала крылья носа. Филипп заметил этот жест и узнал его. Такая же привычка была у Жозефины. Он вспомнил про свои звонки, оставшиеся без ответа, сердце вдруг сжала невыразимая тоска. Он спросил себя: «Почему же она не звонит? Что вообще происходит?»

Когда девушки вышли из-за стола, чтобы зайти в туалет, Такео спросил его:

– Что с тобой? Ты сам не свой.

Филипп рассказал о своих ощущениях и добавил:

– Не знаю, почему, но я так вдруг испугался! Невозможно было себя контролировать.

– Может быть, у нее что-то случилось? Неприятности?

– Нет. Я звонил Зоэ, у них все в порядке.

– Может, она специально не отвечает, хочет помучить тебя, свести с ума…

– Ну, тогда ей это удалось. Нет, видишь ли, я не очень понимаю… Все-таки у меня были женщины в жизни, и не так уж мало! Это я не то чтобы хвастаюсь, у меня уже не тот период в жизни, хвастовство мне ни к чему. Но Жозефина…

Он повторил: «Жозефина».

– Видишь, я даже только имя ее произнесу и уже улыбаюсь.

Такео выпил глоток саке и, вздохнув, заметил, что уже излечился от этой болезни. Лечил он ее огромным количеством книг. Древние авторы вытеснили из его сердца женские образы. Он наслаждался языком классики. Учил наизусть Тацита, Тита Ливия, Овидия, Светония, Сенеку. Познакомившись с Филиппом, он выучил еще и французский. Проявляя к нему уважение, достойное мертвых языков. Филипп обижался, французский – это вовсе не мертвый язык.