Жена авиатора - читать онлайн книгу. Автор: Мелани Бенджамин cтр.№ 65

Произнеся вслух эти слова, я поняла, как сильно скучала все время по этим простым вещам – занятиям по истории искусства и культуры, общению с людьми. Как будто нам перестали давать какое-то усыпляющее и отупляющее лекарство. Мне безумно хотелось всего того, чего я раньше была лишена. Все любимые, глупые, дорогие сердцу вещи, которые другие делали, даже не задумываясь о них. Зайти в магазин без предварительных звонков и вынужденного проникновения через черный ход после закрытия магазина. Отправиться в театр, не изменяя внешнего вида. Встречаться с друзьями в ресторанах. Вывезти своего ребенка в коляске на улицу и смотреть, как он играет с другими детьми в парке.

– И никто не будет нас беспокоить: канцлер Гитлер позаботится об этом, – продолжала я, – представляешь, как хорошо иметь официального политика, который нас защищает! Но, Чарльз, это очень серьезное решение – мы ведь и языка-то не знаем. Мы здесь вообще ничего не видели – только то, что разрешил канцлер.

Даже в состоянии возбуждения я не могла отделаться от чувства, которое преследовало меня всю эту неделю – подозрения, что Германию показывают нам, как одну из маленьких деревень, которые мы видели во время нашего полета в Южную Америку, в Анды. В один туманный день вы можете ходить по красивым, вполне обычным улицам и совсем не видеть гор, но все же вы знаете, что они окружают вас со всех сторон – там, за серым туманом. Здесь меня не оставляло такое же чувство – что имеется что-то скрытое, что-то тайное, причем совсем рядом.

– Я тоже так думаю, – проговорил он, откидываясь на подушки.

Его грудь была худой, но мускулистой, на нем до сих пор не было ни унции жира, спустя десять лет после перелета через Атлантику. Он явно был уже не мальчик, хотя иногда ему в голову приходили совершенно мальчишеские идеи – я знала эту его черту, но никогда не показывала виду. Его представление о мире было более упрощенным, чем мое, и это настораживало и его, и меня. Он всегда видел самые короткие, самые простые пути к решению любой проблемы и бывал удивлен, если у кого-то имелось другое мнение. Например, у политиков. У него не хватало терпения на замысловатые пути компромиссов, когда одним фактам придается значение, а другие просто отбрасываются. Для Чарльза Линдберга существовало только черное и белое, правильное и неправильное, плохое и хорошее.

– Но мы ведь находимся здесь, Энн, – проговорил он, подняв глаза к потолку, покрытому позолоченными панелями, – и видим все собственными глазами. Меня раздражает, что газеты в Америке и Англии изображают Гитлера клоуном и фигляром. Несомненно, это еврейское влияние. Они ненавидят его за Нюрнбергские законы. Мне тоже хочется, чтобы Гитлер не был столь резок, но я понимаю его логику, потому что она работает. Германия – удивительная страна, сильная, прогрессивная. Гитлер просто знает, что лучше для его страны, и имеет смелость это делать. В отличие от других так называемых лидеров.

– Ты говоришь как прирожденный политик, – поддразнила его я, положив голову ему на грудь, – настоящий государственный деятель.

– Раньше я никогда не хотел быть в их шкуре, но, как сказал Трумэн, времена меняются. Возьмем войну в Испании – это воздушная война, первая настоящая война в воздухе. Страны с мощными военно-воздушными силами, такие, как Германия или Соединенные Штаты, должны быть очень осторожны, чтобы предотвратить потери среди мирного населения. Возможно, я смогу убедить их в этом. На самом деле Германия не является нашим врагом; северные народы не должны воевать друг против друга. Азиатские страны, такие как Советский Союз, – вот реальные враги, а не Гитлер. Но Чемберлен и Рузвельт этого не понимают. Они выступают против Гитлера под давлением евреев, которые раздувают опасность ситуации. И это может стать их трагической ошибкой.

При этом новом упоминании евреев я высвободилась из его рук. И наконец задала вопрос, который мучил меня уже много лет.

– Чарльз, а как же Гарри Гуггенхайм? Ты же знаешь, он еврей, но он твой лучший друг и мой тоже. Он дал нам убежище после смерти нашего мальчика. Вспомни о деньгах, которые он помог тебе найти для финансирования твоих проектов. Как насчет него?

– С отдельными евреями у меня нет проблем. Гарри – хороший товарищ, я не отрицаю этого. Но существует их тотальное влияние, в частности, на прессу и правительство. Рузвельт окружен евреями, и в один прекрасный день, который не за горами, начнет прислушиваться к ним. И это станет трагедией, хотя бы потому, что ни одна страна не может сравниться с Германией по превосходству авиации. Это я ясно понял на прошлой неделе, а Рузвельт не понимает до сих пор.

– Значит, тебе нужно сказать ему об этом, – проговорила я в раздумье, не понимая, как он может совмещать соображения о прогрессе в авиации с мечтой жить в Германии, никем не узнаваемым. Я стала свидетельницей того, как политика практически убила моего отца. И боялась слепящего света политических прожекторов.

– Конечно. Как сказал Трумэн, я нахожусь в уникальном положении. Теперь и я несу ответственность за мир.

Он сказал об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Я вспомнила тот вечер, когда он сделал мне предложение. Тогда я впервые услышала эту его манеру – спокойное сознание уникальности положения, в котором он находится, и ответственности, которую несет. Тогда я могла не обращать на это внимания. Я была молода. Ничем не обременена. Вся жизнь была впереди.

Теперь все было иначе. Я слишком зависела от него, была слишком поглощена его жизнью, слишком связана с ней. Но в тридцать лет, после трагедии, оставившей неизгладимый след в моей жизни, я больше не могла предаваться мечтам о будущем. Поэтому я не стала ничего говорить ему и задавать вопросов. Ни тогда, ни потом. Я сидела рядом с ним и смотрела, как сказочный юноша превратился в кого-то другого.

И я позволила ему и меня превратить в другую женщину. Ту, которая может сидеть и лучезарно улыбаться всего в нескольких рядах от Адольфа Гитлера, перед которым маршируют ряды его партийцев, вскидывая руку в нацистском приветствии. Ту, которая может с нетерпением ждать следующей нашей поездки в Германию в 1937-м, а потом и в 1938-м, когда мы начнем подыскивать себе домик, даже после аншлюса и Чехословакии. Даже после того, как я поняла, что жена Томаса Манна оказалась не единственной еврейкой, которой не было места в Германии.

Той, которая могла улыбаться и кивать, когда министр Геринг наградил Чарльза орденом германского орла от имени нацистской партии и самого герра Гитлера.

Я улыбалась и кивала, но мои глаза были закрыты; намеренно закрыты, чтобы не видеть правды, которую я не хотела видеть, потому что она противоречила моей мечте о спокойной жизни с детьми, стабильной жизни, потому что если Чарльз будет доволен, то, возможно, не станет постоянно просить меня летать с ним. С каждым переездом на новое место, теперь, когда Джон становился личностью, маленькой, но уже самостоятельной, что меня бесконечно радовало, все большая часть моего сердца оставалась вместе с ним, когда приходилось покидать его.

Возможность жить в Германии нам пообещал один из советников Гитлера в частной беседе. Чарльз сам мог выбирать аспекты своего сотрудничества с люфтваффе. Мы будем полностью защищены от прессы, вокруг дома обещали поставить охрану совершенно бесплатно. Джон смог бы посещать школу, как любой другой ребенок.