– Конечно, можешь оставаться сколько захочешь, дорогая. Я так люблю, когда ты здесь! И не думай о Чарльзе. Похоже, что он не особенно доволен.
– Да, ты права.
Чарльз мечтал о моей второй беременности – хотя не так сильно, как мечтал о первой, – но после смерти моего отца его несколько раздражало то, что он называл «гаремом Некст Дей Хилл».
– Береги свой брак, Энн, – мама положила на стопку последнее полотенце и поднялась, собираясь уходить. Я улыбнулась – она выглядела так по-викториански в своем элегантном платье, со старомодной прической, с часами, приколотыми к блузке, – Чарльз не похож на твоего папу.
– Я знаю, – я печально кивнула, – это единственная вещь, которую тебе не обязательно говорить мне.
Пожелав сынишке спокойной ночи, я отправилась вниз, чтобы проконтролировать приготовление еды для мужа, огорчаясь, что мама не видит меня в роли хозяйки дома. Правда, пока я никак не могла до конца войти в свою роль, слишком сильно вжившись в образ второго пилота.
Но я действительно любила его, наше поместье на четырех сотнях акров на вершине скалистого утеса около Хопвелла, штат Нью-Джерси. Причина, по которой мы выбрали это место, заключалась в том, что его непросто было разыскать. Чарльз и я несколько раз едва не заблудились, хотя газеты услужливо напечатали карту местности с названиями всех дорог. Нам больше не надо было бояться людей, которые «просто зашли», как это случалось в Некст Дей Хилл, – подъездная дорога была в милю длиной. Чарльз надеялся, что мы сможем привить нашим детям вкус беззаботного деревенского детства, которое знал он, не обремененного видом охранников и полиции.
Я на мгновение остановилась на лестничной площадке нашего первого настоящего семейного дома. Это был большой дом, хотя и довольно уютный; от центрального холла перпендикулярно отходили два крыла, в одном из которых находились гостиная и кабинет, во втором – кухня и столовая. Лестница вела на второй этаж, где располагались пять спален и детская. Я краснела, когда Чарльз настаивал на подобном расположении, говоря, что это понадобится для нашей «династии». Детская примыкала к нашей комнате, хотя Чарльз не был от этого в восторге. Но я не сдалась и настояла на этом.
Большая часть дома уже была покрашена и оклеена обоями, но несколько комнат еще не были закончены. Кое-где на каменных полах не было ковров и не хватало мебели, и лишь двое слуг пока жили здесь постоянно – Элси и Олли Уотли, английская пара средних лет. Чарльз должен был вернуться из города, его ожидали в любой момент; ему хотелось нанять шофера, чтобы не тратить ни одной драгоценной минуты своего времени, но пока он сам сидел за рулем своего старого «Родстера». Мы заказали новый «Форд», но его пока не доставили.
– Элси?
Я вошла в светлую и уютную кухню. Все здесь было белого цвета, за исключением солнечно-желтых плиток на стене около плиты. Сегодня вечером, когда за окном свистел мартовский ветер, кухня так и сияла теплом и спокойствием.
– Да, миссис Линдберг?
– Думаю, сегодня вечером мы будем ужинать в столовой. Пожалуйста, затопите там камин.
– Хорошо, мэм. Когда вернется мистер Чарльз?
– Думаю, его можно ждать в любую минуту.
– О нет, миссис Линдберг, – Олли просунул голову в кухню, – звонил полковник Линдберг. Сегодня он будет поздно.
– Ну что ж, оставьте ужин разогретым. Я буду его дожидаться.
Я стала подниматься наверх, но на полпути остановилась; я услышала какой-то неясный шум.
– Олли?
– Да, мэм.
– Вы что-нибудь слышите?
Снова послышался какой-то стук, как будто что-то ударялось о стену дома.
– Возможно, где-то отошла непрочно прибитая кровля. А возможно, это флюгер крутится. Я обязательно посмотрю утром.
– Спасибо.
Я продолжала подниматься по лестнице к детской, оклеенной обоями, на которых были изображены синие кораблики – этот рисунок выбрал Чарльз.
«А что мы будем делать, если следующей у нас родится девочка?» – как-то я решила его подразнить.
«Этого не может быть», – прорычал он с таким гордым мужским самодовольством, что я рассмеялась.
Бетти сидела на полу с иголкой во рту и куском фланели на коленях.
– Бедный малыш заплевал свою ночную рубашку, – объяснила она, вынимая иголку, – я боялась, что он испачкает новую, поэтому надела ему нижнюю рубашечку. Я взяла свою старую фланелевую нижнюю юбку.
– Очень умное решение. – Я подошла к ребенку. Он стоял в кроватке, укутанный в пеленку.
– Мама! – радостно закричал Чарли, подбегая ко мне.
Вдруг он закашлялся, и его личико покраснело.
– Бедный маленький барашек! – Я стала рыться в буфете, пока не нашла пузырек с мазью Викс
[29]
; я удивилась, что он у нас есть: всегда все забывали на старом месте, когда переезжали на новое (что случалось уже дважды). – Теперь мама намажет твою грудку.
– Нет, нет! – Он оттолкнул мою руку с удивившей меня силой, и я рассмеялась, придерживая его крепкое маленькое тельце и втирая жирное, пахнущее камфарой вещество в нежную кожу на его груди. Бетти протянула мне новую рубашку, и я надела ее ему через голову.
– Так-то лучше.
– Лючче, – согласился он, немедленно уступая.
– А теперь мы пойдем спать-спать, – проворковала я, надевая на него новую пижаму из серой шерсти.
– Спать-спать, – улыбаясь, снова согласился он.
Я отнесла его в кроватку, стоящую напротив внутренней стены дома, чтобы ему открывался прекрасный вид из окна. Его комната выходила на восток, она находилась в задней части дома, так что солнце было первое, что он видел по утрам.
– Засыпай, мой мальчик, и папа придет поцеловать тебя, как только приедет домой, – пообещала я.
Чарльз иногда проводил в детской больше времени, чем я; ему доставляло наслаждение выставлять рядами всех деревянных солдатиков сынишки, а потом смотреть, как маленький Чарли сбивал их всех с ног резиновым мячиком – милитаризованная версия боулинга. И этот человек, который был так неутомим, что даже небо казалось для него недостаточно большим, проводил бесчисленные часы, обучая своего сына названиям всех животных в его маленьком зоопарке. Вид двух голов, склоненных друг к другу в сосредоточенном созерцании, переполнял мое сердце радостью, и мне хотелось схватить их обоих и прижать к себе.
Однако бывали и огорчения. Чарльз время от времени решал, что надо заняться воспитанием сына. Однажды он поместил детский манеж в саду и оставил там ребенка одного на целый час. Глотая слезы, я наблюдала за этим, зная, что не могу освободить его. Малыш сначала играл, потом, устав, начал плакать и вопить, поняв, что его оставили в одиночестве. Он ковылял по манежу, хватался за перила и тряс их, вне себя от гнева и страха, пока наконец не свалился в углу и не заснул, посасывая большой палец. Только после этого Чарльз позволил мне выбежать из дома и взять сына. На его горячих щечках все еще виднелись слезы, потные кудри прилипли к голове.