Манихин совершенно определенно признался, что ему гораздо
легче пустить себе пулю в лоб, чем позволить увидеть себя кому-то постороннему.
Десяткам, сотням посторонних: ведь дорога – это встречи! Не в скафандре же
лететь. Гораздо проще привезти доктора сюда, в Нижний, пусть на месте
определит, в чем причина заболевания.
Никто из тех троих, кому Манихин доверял абсолютно и
безоговорочно, не мог оставить его и отправиться в эту очень дальнюю поездку,
которая могла закончиться и неудачей. Почему выбор «бронзовой маски» пал на
него, Александра? Он по-прежнему терялся в догадках, чем уж так поразил
Манихина на берегу озера – своим наплевательским отношением к деньгам, что ли?
Но на самом деле он оказался не таким уж бессребреником, потому что главным
доводом в пользу этого путешествия оказался обещанный гонорар в десять тысяч
долларов.
Это была сумма не менее фантастическая, чем те самые желтые
тигриные глаза, поблескивающие из-за бархатного дерева. Десять тысяч долларов…
Для вечно безденежного доктора со «Скорой» это практически то же самое, что
десять миллионов баксов, – слишком огромная сумма, чтобы от нее можно было вот
так, за здорово живешь, отказаться. В этом случае она достанется кому-то
другому. Кто-то другой пролетит на самолете через всю страну до Хабаровска,
кто-то другой совершит сказочное путешествие. Почему другой?! Нет, это сделает
он, Александр Меншиков. Коли выпал фарт, его надо сразу хватать за хвост, как
говорил один старый врач.
И Александр почти без раздумий дал согласие. Манихин
настаивал, чтобы он отправился в путь буквально завтра, но Александр выторговал
себе еще два дня. Так совпало, что через два дня он все равно должен был идти в
законный отпуск, а до этого предстояло отработать одно свое дежурство и одно
чужое – обещанное наипершему и наилепшему другану Вениамину Белинскому, у
которого жена собиралась рожать третьего дитятю и этот процесс, по прогнозам
врачей, должен был начаться не сегодня-завтра. В тот день, когда Александру
уходить в отпуск, предстояло приехать теще Вениамина, которая и сменит его на
боевом посту ожидания Катиных родов. Но бросить товарища раньше Александр никак
не мог.
С видимым усилием Манихин вынужден был на эти условия
согласиться.
И вот настал второй – и последний – день дежурств. Сегодня
Александр уже работал на линейной машине (то есть той, которая ездит по всем
вызовам подряд, уже потом, если возникнет такая надобность, вызывая узких
специалистов) не один: в бригаде был фельдшер Палкин.
Фигура эта на подстанции «Скорой помощи» Нижегородского
района считалась весьма одиозной.
Вообще-то никакой он был не Палкин, а Паша Вторушин и раньше
работал не здесь, а на центральной станции в бригаде «психов», то есть
психотерапевтов, выезжавших на всяческие нервные патологии. А там, конечно,
своя, особая специфика работы. Приходится порою и силу применять, буквально
пинками «препровождая» больного в карету. И некий нервный субъект однажды так
обиделся на Пашин чрезмерно фамильярный тычок, что набросился на него и изодрал
в кровь лицо, а также влепил чувствительный удар в нижнюю часть тела. Паше даже
на больничном пришлось какое-то время провести! И тогда он приобрел себе
резиновую милицейскую дубинку. Просто так, на всякий случай. Однако ему
настрого запрещалось брать ее в квартиры к больным, и палка просто лежала себе
под носилками в салоне «Скорой». Иногда Паша даже забывал забирать ее домой, и
палка так и путешествовала с разными сменами, сделавшись чем-то вроде
театрального реквизита. Но, как говорится, если ружье на стене висит, значит,
оно непременно должно выстрелить… Настала и палкина очередь. Как-то раз нарк,
выведенный из комы, чрезмерно возбудился и врезал фельдшеру в глаз. Не говоря
ни слова, Паша выбежал из квартиры, спустился к машине, достал из-под сиденья
залежавшийся реквизит и, воротясь, несколько раз врезал нарку так же молча и
деловито, как исполнял любую работу. В результате нарка снова пришлось выводить
из комы, а Паша, переведенный с центральной станции в районную, отныне звался
только Палкиным.
С тех пор он и начал попивать, а иногда даже просто-напросто
хорошо пить. На дежурствах появлялся с большого бодуна – сегодняшний день не
был исключением, – обуреваемый страстью к опохмелизму. Но вместо этого залег на
носилки в салоне «Фольксвагена» и поспал пару часов, благо забастовка
тружеников против всех и всяческих хворостей продолжалась и сегодня.
Правда, начали появляться и штрейкбрехеры… Первой оказалась
бабулька восьмидесяти пяти лет из Афонина. Собралась помирать. Вроде бы
законное, естественное желание в таком возрасте, но родственники отчего-то
воспротивились, вызвали «Скорую»… а бабка – сорок килограммов, в чем только
душенька держится? И от чего лечить? От жизни или от смерти? Все равно на ладан
дышит. Спасибо, хоть дышит еще…
– Ну хоть что-нибудь мамочке влейте, – жалобно попросила
дочка бабульки, сама уже вовсю бабушка. – Хоть аскорбинки и глюкозы…
– Да пожалуйста, дело хорошее, – сказал Александр и
оглянулся на Палкина: – Давай, Паша.
Потому что делать уколы – это обязанности фельдшера. А
выглядел Палкин уже вполне бодрым, проспавшимся и готовым к медицинским
подвигам. Он очень резво перетянул иссохшую лапку жгутом, достал нужные ампулы,
наполнил шприц и начал нащупывать вену.
– Извините, у вас водички можно попросить? – сказал
Александр.
Бабулькина дочка кивнула и провела его на кухню, где налила
зеленого чаю из холодильника, а потом предложила напиток и Палкину.
– Да нет, спасибо, – отозвался фельдшер, поспешно снимая
жгут с бабкиной руки и как-то странно поглядывая на Александра. – Я это…
гипотоник, а от зеленого чая у меня давление падает.
То, что Палкин гипотоник, Александр слышал впервые в жизни.
Кажется, это имело такое же отношение к правде, как явление зеленых человечков
с альфы Центавра в качестве наблюдателей за выборами губернатора области. И тут
он заметил, что одна брючина у фельдшера мокрая…
По счастью, хозяйка этого не видела, всецело занятая
здоровьем матери и охами:
– Вот видите, ей сразу легче стало! Аж порозовела!
Каждый видит то, что он хочет видеть…
– Пусть ваша матушка поправляется, – жизнерадостно заговорил
Александр, с некоторой суетливостью прикрывая собою Палкина и подталкивая его к
двери. – Если что, звоните, приедем, еще укольчик сделаем, всего доброго.
Хлопнул дверью, вскочил в лифт (дело было на восьмом этаже
кирпичного дома на улице Рокоссовского), нажал на первый, повернулся к
фельдшеру. Глаза у Палкина были совершенно круглые, остановившиеся.
– Что? – спросил Александр, даже где-то испугавшись. –
Описался, что ли?
– Хуже! – трагическим тоном возвестил Палкин.