Дочку Анна всегда хотела, всю жизнь… Но не дал господь.
Хорошо живут они с Петром, жаловаться грех, а детей нет и не было, и, хотя
женились по великой любви и с годами страсть между ними не остыла, нет-нет да и
начинаешь задумываться, когда тщательно закрашиваешь басмой предательские
серебряные нити на висках: все-таки любовь мужчины и женщины – это две разные
любви. Что, если не сегодня-завтра прельстит взгляд Петра такая вот легконогая,
статная, с мрачноватыми серыми глазами? Или стихийная секс-бомба вроде цыганки?
Как тогда жить, что делать? Иногда она сама, нарочно, из какой-то потаенной,
глубинной вредности, устраивала себя мучительные испытания: когда брала в дом
горничную или повариху самой вызывающей внешности и развязности. Но какое-то
вещее чувство уверенно подсказывало: бесполезны все их взгляды, и охи-вздохи, и
откровенные авансы – Петр никого не замечает, когда рядом Анна, а когда ее нет,
думает только о ней. Ну и слава богу, ну и хорошо, значит, можно не тревожиться
от того, что одна немыслимая красавица стоит сейчас бок о бок с Петром, а
другая трясет перед ним тугими грудями… кстати, на блондинке тоже нету лифчика
и с грудями там тоже все обстоит как надо, даже на женский, ревнивый Аннин
взгляд!
– Нет, дороговато, – с сожалением сказала блондинка и пошла
прочь, легко ступая своими высоко открытыми, точеными ногами и оттягивая
носочки, как танцовщица.
– Дороговато ей! – проворчала вслед цыганка, не без ревности
провожая взглядом эту своеобразную, летящую поступь. – Вяленая рыба не женская
еда, правда, баро?
– Правда, – согласился Петр. – Моя жена воблу не ест – это
мои забавы. Ладно, давай десяток королевских, да смотри, чтобы все были такие,
как этот, один в один!
– Ах, баро, какой-то же ты золотой, изумрудный,
брильянтовый! – словно не веря своему счастью – сразу на двести рублей продала
товару! – забормотала цыганка, проворно швыряя лещей – ничего не скажешь, они
были отборные, один другого краше! – в подставленный Анной пакет. – Желаю тебе
жизни десять тысяч лет, и жене твоей, и детям!
Получила деньги, подхватилась с места и понеслась невесть
куда, взвихривая пыль веерами своих пышных юбок и не обращая никакого внимания
на оставленную рыбу. Ей вслед недоуменно посмотрела немолодая чеченка, одна из
многочисленных перекупщиц вяленого товара.
– Сейчас вернусь! – крикнула ей цыганка. – Деньги мужу отдам
и вернусь!
Чеченка кивнула, опасливо огляделась – и принялась
перебрасывать одну за другой самые лучшие рыбины из цыганкиной кучи в свою.
Анна и Петр исподтишка переглянулись, рассмеялись и пошли к
машине, справедливо рассудив, что вмешиваться в маленькие секреты большого
рыбного бизнеса, как, впрочем, и в сложные межнациональные отношения, им нет
резону.
– Десять тысяч лет жизни, с ума сойти… – пробормотал Петр. –
На что ж я буду похож через десять тысяч лет?
Анна исподтишка окинула мужа любящим взглядом. Вот уж правда
что, не про него ли песня сложена: каким ты был, таким остался, орел степной,
казак лихой? Среди тихих, медлительных, беловолосых увальней владимирской
деревни Заманихи он один был такой – яркоглазый, дерзкий, с темно-каштановым
курчавым чубом, и впрямь очень похожий на лихого казака – на Григория Мелехова,
каким его сыграл в фильме «Тихий Дон» артист Глебов. Анна тоже чем-то
напоминала Аксинью, разве что была статью не полной, а тонкой – не только в
юности, но и до сих пор сохранила девичью стройность. Они с Петром и сейчас красивая
пара – оба высокие, подтянутые, худощавые, с точеными лицами и темными
волосами, только Петр синеглазый, а у Анны глаза черные, оба на редкость
моложавые, а уж в прежние годы были вообще на загляденье, старые фотографии,
еще свадебные, просто-таки слезу умиления вышибают у всех, кто их смотрит.
Никто, никто не мог сравниться с Петром по стати, удали,
красоте, даже Ванька Бушуев, даром что был тоже красавец не из последних и
удалец, каких мало. Но до Петра не дотягивал, оттого и злобствовал, оттого и цеплялся
к сопернику, как репей… Нет, репей безвредный, он только оцарапает, ну, одежду
попортит, это в худшем случае, а Ванька из одной только ревности и зависти к
Петру едва не изломал им с Анной жизнь… сам за это и поплатился, черная душа!
Сгинул в безвестности, в позоре. Вот уж сколько времени с тех пор прошло, а
жалят порою воспоминания тех тяжких лет… и притом, что были они порою
невыносимыми, они же остались и самыми счастливыми, самыми яркими годами в
жизни Анны, это она теперь понимает. Потом все было – и богатство, и
благополучие, которое заслуженно пришло к Петру, великому труженику, и любовь
их цвела пышным цветом, по сию пору не отцвела, а все же не было больше того
высокого накала чувств, того горения, какое испытывали они когда-то… как ни странно,
благодаря Ваньке Бушуеву, грозившему их разлучить. Не удалось!
– Глотнешь?
Анна очнулась. Бог ты мой, ну чуть ли не утонула в печальных
мыслях! Даже не заметила, как они с Петром забрали покупки и дошли до машины,
как сели. Петр уже успел разложить на газетке одного из только что купленных
лещей и открыть бутылку своего любимого «Красного сокола».
– Нет уж, сам пей. А я лучше «Крем-соды» попью.
Она не любила пива, даже безалкогольного, вообще никогда не
пила. Петр же, принципиально не берущий в рот спиртного с той самой ночи, когда
из-за лишку выпитого попал под неусыпное, злобное подозрение Ваньки Бушуева,
употреблял теперь только безалкогольное пиво: и то лишь ради непревзойденного,
классического сочетания двух вкусов – пива и вяленой рыбы. Это был своего рода
ритуал: купить на Канаве рыбца, открыть бутылочку ледяного, запотевшего в
термосе-холодильнике «Красного сокола»… Вон как вгрызается в соленое, сочное
рыбье мяско! Анна никогда не спрашивала мужа, почему он так любит есть в
машине, но догадывалась: вспоминает о молодости, когда работал шофером на
турбазе и частенько вот так перекусывал воблой и пивком. Не безалкогольным,
конечно, тогда ни о чем подобном не слыхали, – обыкновенным «Волжским». В этом
была особая доблесть, чтобы глотнуть в пути пива, а потом уйти от Ваньки
Бушуева, который стерег каждый шаг Петра Манихина и готов был за один только
запах алкоголя упечь за решетку, если уж не удалось пришить то страшное дело.
Анна читала: вот так же какой-то ловкач посадил гангстера Аль Капоне не за
совершенные им страшные преступления, а всего лишь за неуплату налогов. Хотя, с
другой стороны, за пьянство за рулем Петра вряд ли посадили бы – ну, отобрали
бы права, чего еще?
А впрочем, нет, Ваньке главное было – найти, как в него
вцепиться, – и он не оторвался бы, присосался бы намертво, не успокоился бы на
достигнутом, точно посадил бы!
– Извините… извините, можно вас спросить?
В окошко просунулась золотистая голова, блеснули
встревоженные серые глаза. Да ведь это та самая красотка, которая торговалась с
цыганкой из-за лещей!