– Ой, не говори… – Тот протяжно зевнул. – Не только ваша
служба и опасна, и трудна. А я еще нахватал себе приработков, ну, и верчусь
теперь как белка в колесе.
– На машину копишь? – оживился помдеж, который и сам норовил
перехватить где что можно и нельзя.
– Да ну! – отмахнулся Рутковский. – На свадьбу!
– Жениться собрался? – еще больше заинтересовался помдеж,
который и сам лишь полгода назад простился с холостяцкой волей. – Красивая
невеста?
– Ого! – значительно сказал Рутковский. – Что надо. Фигура,
ножки! И под гитару поет не хуже Пугачевой.
– А! – встрепенулся дежурный, словно зомби, услышавший
кодовое слово. – Ну-ка, может, ты знаешь: выдающийся голос современности из
девяти букв. Я им говорю – Пугачева, а они не верят.
– Но ведь Пугачева – из восьми, – поправил наивный доктор. –
А из девяти – выдающийся голос из девяти, наверное, Паваротти?
Остальные переглянулись. Вроде бы такое имя тоже когда-то
называли по телевизору…
– Паваротти, – задумчиво повторил дежурный, расписываясь на
бланке. – Но тогда ночной наряд из шести букв – опять же на П!
– Конечно, на П, – кивнул Рутковский, потягиваясь и забирая
подписанное направление. – Ночной наряд – пижама.
И, оставив боевых товарищей в состоянии полного ступора,
вышел из дежурки, пряча в карман халата направление на судмедэкспертизу.
* * *
Время остановилось. Где-то далеко, за стенами этого подвала,
оно продолжало бежать, идти, лететь, течь – ну, словом, делать все, что обычно
делает время. Однако здесь, во влажной духоте, оно недвижимо, сонно лежало
рядом с Александрой, словно кошка, на краешке ее куртки, которую она снова
подстелила под себя. Александра решила считать дни своего заточения, отмеряя их
по часам сна, однако ее все время клонило в сон, и, по сути, она постоянно
пребывала в тупой полудреме, лишь изредка поворачиваясь с одного замлевшего
бока на другой да лениво делая глоток-другой из бутылки с водой.
Есть не хотелось совершенно. Слабость ею владела страшная,
туманом заволокло мысли, и даже предположение, что в воду подмешан какой-то
наркотик, снотворное, от которого ей так худо, не заставило Александру
насторожиться.
Когда-то раньше, давно (иногда казалось, много дней,
месяцев, а то и лет назад), читая книги о похищенных или заточенных где-то
людях, она поражалась их беспомощности и трусости. Вместо того чтобы каждую
минуту неволи посвятить рытью подземных ходов (как граф Монте-Кристо или пани
Иоанна из романа «Что сказал покойник») и поискам способов бегства, эти
слабовольные персонажи с трепетом ловили каждый шаг и каждое слово похитителей,
с готовностью выполняли все их требования, способствуя разорению своих семей,
опасались узнать лишнее, увидеть лица разбойников, чтобы те не начали опасаться
своих жертв и не убили их после получения выкупа. Но главное – насколько
апатичны, бездеятельны, тупы и не изобретательны были все эти похищенные!
Только в детективах Дика Фрэнсиса мелькнули два или три героя, которые не ждали
милостей от природы, а сами пытались облегчить свою участь. Теперь эти
героические персонажи казались Александре настолько же близкими к реальности,
как чудовища из «Звездных войн».
Она даже не предполагала, что может испытывать такой
обессиливающий страх…
Зрелище голого мужского тела не шло из головы. Теоретически
представляя себе, как все это происходит, Александра однажды почти решилась
воплотить свои знания на практике. С Костей, разумеется, – другого кандидата у
нее никогда не было. Она-то решилась, да не хватило решимости у него. В самый
ответственный момент несостоявшийся любовник схватился за «молнию» джинсов, к
которой уже подобрались Александрины расхрабрившиеся руки, – и был таков,
пробормотав на прощание что-то о маме, у которой с утра так болело сердце, что
ее никак нельзя оставить одну до позднего вечера. После этого, собственно
говоря, Александра и решила сложить оружие и без боя отдать Костю в полное
распоряжение этой «лучшей в мире, святой женщине» – его мамочке.
Теперь же Александра думала, что так или иначе все кончилось
бы разрывом. Даже если Костя и позволил бы «молнии» расстегнуться и выпустить
на волю его мужское достоинство, Александра, как она осознала после общения с
похитителями, не смогла бы преодолеть последнего отвращения и не дала бы
прикоснуться к себе. Ничто, никакая, пусть самая смелая теория не могла даже
отдаленно сравниться с отвратительной, низменной практикой! Конечно, робкого,
ласкового лизуна Костю смешно сравнивать с жестоким «кавказцем», однако речь
ведь идет о конечном результате: проникновении в девичье тело чужеродного,
беспощадного предмета, который причинит боль, нарушит некую изначальную,
божественную целостность этого сосуда. Если еще ради ребенка можно кое-что
перетерпеть, стиснув зубы и молясь в душе, то ради удовлетворения суетного
любопытства, а тем более против своей воли, по прихоти распаленных мужиков, –
нет, никогда. Ни за что!
Подступали минуты такого отчаяния, когда выбор: умереть
сейчас, сию минуту, мгновенно и безболезненно, или мучиться неизвестностью,
страхом, может быть, перенести насилие и пытки, но все же выйти потом на
свободу, был бы однозначно решен в пользу милосердной смерти. К тому же
Александра не могла не отдавать себе отчета: изнасилованная, изуродованная, она
становится опасной для своих похитителей. И жизненные, и опять-таки
литературные примеры гласили: жажда мести способна подвигнуть на решительные и
непредсказуемые действия даже самое забитое, самое сломленное существо. Да и в
случае ареста срок этой троице за простое похищение и похищение, осложненное
патологической жестокостью, грозил бы совершенно разный. Поэтому всякий акт
насилия автоматически означал для Александры смертный приговор. Значит, она
должна была вести себя так, чтобы у похитителей не возникло желания прибегать к
насилию. Проще говоря, она должна быть тише воды, ниже травы и слушаться их во
всем.
Послушание, впрочем, требовалось пока только в одном:
наговаривать на пленку тексты к «дорогим, родным и близким». Когда через
неопределенное время (часы Александра забыла завести, и они остановились,
поэтому она даже приблизительно не представляла себе, сколько находится в
заточении) троица похитителей снова появилась в подвале и предъявила новую
бумажку с текстом, Александра отбарабанила его, даже не вдумываясь в смысл
слов, удостоилась за это одобрительного хмыканья, опорожнения ведра – своего
импровизированного туалета – и подношения новой бутылки воды.
«Кавказец» – он же «человек со шрамом» – правда, буркнул
зло:
– Ты, это, воду шибко не хлещи! Кто меньше пьет, тот меньше
льет.
Однако дальше этой реплики дело не пошло, и похитители
удалились, вполне довольные.