Дублинеска - читать онлайн книгу. Автор: Энрике Вила-Матас cтр.№ 47

Беккет как никто был далек от самоубийства. Известно, что, посетив могилу Генриха фон Клейста, он ощутил только приступ дурноты и ни малейшего восхищения последним жестом поэта-романтика. Романы Беккета, так любившего мир слов и игру, становились все меньше, все скуднее, все больше обнажались, истаивали. Держали курс на худшее. «Назвать, нет, нельзя называть, произнести, нет, нельзя произносить, и что же тоже, я не знаю, мне не следовало начинать». Упрямый путь к молчанию. «Потому я держу курс на меньшее. И тонкое. Тонкое без истончения. Или истонченное до еще более тонкого. До тонкой наитончайшести. Мельчайшей в тончайшей тонкости».

Он перешел на другой язык, чтобы обеднить свою манеру письма. И чем ближе к концу жизни, тем его тексты становились свободнее от языковой избыточности. Осознанный бред скудости. Бесконечное существование в закупоренном, расшатанном, инертном, бесформенном, неясном, запуганном, пугающем, враждебном, обнаженном, болезненном, нерешительном, беззащитном, изгнанном, безутешном, играющем. Обессилевший Беккет курит в своей комнате в Тьер-Там в парижском доме престарелых. Карманы набиты печеньем для голубей. Упрятан в богадельню, как самый обычный одинокий старик. С мыслями об Ирландском море. В ожидании наступления окончательной темноты. «А лучше всего, что напоследок горести исчезают и возвращается тишина. В конце концов, именно так ты провел всю жизнь. В одиночку».

Так далеко от Нью-Йорка.

– Мне бы хотелось родиться, – доносится из соседней комнаты.

Прерывает чтение. Он и впрямь мог бы что-нибудь услышать, да только в соседней комнате никто не живет. С тех пор как он вселился, оттуда не донеслось ни единого звука. И он не видел, чтобы туда кто-нибудь входил. К тому же услышанная им фраза была произнесена по-испански. Это его воображение. Ну, и ничего страшного. Дальше они будут работать вдвоем, он и воображение. Он выдумает какое-нибудь имя и произнесет его вслух, а потом предложит ему войти.

– Если ты там, постучи трижды.

Входит призрак. А может, это его маниакальное желание ощутить себя ближе к первому лицу, этому доброму изначальному малому, исчезнувшему в тени послужного списка.

Давно известно, что призраки населяют нашу память, они почти никогда не являются к нам из чужедальних краев или просто снаружи. Они наши жильцы.

– А где красный чемодан?

– Я никогда никуда не езжу, – говорит привидение. – Я все время пытаюсь родиться. И выучить английский, мне его здорово недостает.

Время: одиннадцать утра.

День: Блумсдэй.

Место: площадь у Зала Собраний – сто лет назад здесь проходила почти вся жизнь квакерской общины Дублина.

Действующие лица: Риба, Нетски, Рикардо, Хавьер, Амалия Иглесиас, Хулия Пиера, Уолтер и Бев Дью.

Действие: традиционные чтения «Улисса» со сцены, возведенной в уголке площади. Слушатели на стульях, заполонивших Зал Собраний, слушатели на уличной веранде у кафе. Случайные прохожие и группки беседующих людей, некоторые чрезвычайно оживлены. Нескрываемая любовь к маскараду.

Риба встречается с Хулией Пиерой, испанской поэтессой, вот уже два года живущей в Дублине, приятельницей Хавьера и Рикардо. Она немедленно предлагает внести их в список тех, кто будет читать со сцены отрывок из романа. Сейчас подходит к концу пятый эпизод, а значит, не исключено, что по занятному совпадению им выпадет шестой. Читать вызываются Нетски и Рикардо, и комитет Зала Собраний записывает их примерно на половину первого.

Риба с суетливым любопытством рассматривает ряженых в костюмах Леопольда Блума, Молли Блум и Стивена Дедала. Он испытывает не очень еще глубокое, но несомненное счастье. Все, абсолютно все и даже самое жизнь кажется ему новой. Он словно бы перенесся в иной мир. Все вокруг восхитительно иллюзорно. В другом свете.

Он все записывает в книжечку для наблюдений, купленную в книжном магазине тут же неподалеку, он решил открыть ее списком всего того, что привлечет его внимание нынешним утром.

Вот что туда записано к этому часу:

Человек, одетый «внутричерепным пейзажем».

Изумительная толстуха, вообразившая себя Молли Блум.

Израильский писатель Давид Гроссман в списке желающих прочесть отрывок из «Улисса».

Бев Дью, дочь южноафриканского посла, в широкополой шляпе с цветами и в платье до щиколоток. Очень красивая. Ароматное личико. Яблочное личико. Сопровождает ее странный и немногословный брат Уолтер, школьный приятель Нетски и таинственный владелец «Крайслера».

Поэтесса Амалия Иглесиас поздоровалась с Хавьером, который несколько лет назад был в Мадриде ее соседом.

Португалец, передетый Дэвидом Хокни!

«Мы должны полностью посвятить себя похоронам», – говорит Нетски. Он явно уже выпил.

Безымянная костистая фигура. Если описать на беккетовский манер: высокий лоб нос уши белые впадины рот белый невидимый шов.

Снова Хулия Пиера. Чувственность, красота, жовиальность.

Несколько самоочевидных привидений, один прямо в белой простыне. Опять моя забавная тень в витрине.

Кто-то вроде финского тролля в соломенной шляпе, трость с серебряным набалдашником.

Тип в дождевике, пугающе похожий на юного Беккета.

Иезуит по имени Коббл, приятель Нетски, внезапно останавливается и подозрительно тихим голосом говорит о чем-то с Амалией Иглесиас.

Чтения идут с заметным опозданием, словно организаторы со своей ирландской колокольни вздумали высмеять британскую пунктуальность. Они настолько отстали от расписания, что Нетски поднимается на сцену только в 13:10. Его английский смешон, чрезмерно академичен, подчеркнуто музыкален. Однако же, похоже, сестра его приятеля Уолтера расчувствовалась, слушая его. Риба чувствует неожиданный укол ревности и тут же начинает беспокоиться по этому поводу. Исключительная красота, юность. Бев нравится ему, он не может сдержать возбуждение, внезапный всплеск вожделения. Особенно ему нравится ее голос. Купаясь в своей эйфории, в неглубоком, но несомненном счастье, он думает, что Бев напоминает ему девушек с теми изумительными голосами, что встречаются в романах Скотта Фицджеральда: в их тембре слышится звон монет и шум сказочного золотого водопада. Да, помимо всего прочего, Бев нравится ему своим чувственным голосом и еще шиком и изысканностью, удивительным образом приближающим его к Нью-Йорку. А может, она просто нравится ему, и этого хватает за глаза.

Тем временем со сцены продолжают читать Джойса. Саймон Дедал, Мартин Каннгингэм и Джон Пауэр уже сидят в карете, и шестой эпизод развивается под топот копыт по мере приближения кортежа к кладбищу Проспект.

– По какой это он дороге? – спросил мистер Пауэр в оба окошка.

– Айриштаун, – ответил Мартин Каннингем. – Рингсенд. Брансвик-стрит.

Мистер Дедал, поглядев наружу, кивнул.