Отражение в мутной воде - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 72

С блаженным выражением на лице Рок откинулся на свою подстилку. Веки прикрылись, губы крепко сжались. Он видит сон… Но откуда Тина знает, что этот сон – и счастье, и кошмар одновременно? Счастье – потому, что в этом сне Рок совсем другой: молоденький, не старше двадцати, волосы лежат пышной русой волной, на обветренном лице – румянец… Но весь он, с головы до ног, припорошен мелкой каменной крошкой. Пули ударяют в камень, выбивая каменное крошево. Все десять человек, которые еще стреляют, посерели от пыли. И те, кто недвижим, тоже укрыты этим серым саваном. Серая мгла витает в воздухе: саван готов и для остальных. Вот откуда смертная тоска: Рок знает, что не выйдет из этого ущелья. Никто из них, еще живых, не уйдет отсюда. Это место называется Ущелье тысячи воинов. С незапамятных времен бились здесь за перевал. Ведь кто владеет перевалом, тот владеет и этими горами. Сколько людей полегло здесь! Не из костей ли, припорошенных каменной пылью, сложены отроги скал? Не потому ли так напоминают они фигуры всадников на боевых конях? И вовсе не причуды ветра сделали их такими, а вековая память?

Спящий Рок задергался, будто тело его прошила пулеметная очередь, и слезы просочились из-под морщинистых век.

Ему слышится гул канонады, а на самом деле это чьи-то тяжелые шаги наверху. Там кабачок и зал для игры в кегли, а в подвале… Лампочка раскачивается на шнуре, пляшет, бросая неровные отсветы, и лица полуспящих-полумертвых людей кажутся еще более уродливыми.

«Зачем я остался жив? – думает Рок. – Зачем мы все живы? Грязь, смрад… Кто заплачет, кто вообще вспомнит об этих людях, если однажды смерть выметет нас отсюда, как выметают струей огнемета чумных крыс?»

– …Наркоманы, проститутки, носители СПИДа, гомики, насильники – я вымету их, как выметают струей огнемета чумных крыс! – раздается чей-то голос.

И Тина видит высокого, крепкого человека с тяжелыми чертами и уверенным взглядом. В глазах рябит от микрофонов, протянутых к его лицу. Где бы ни остановился он во время своей поездки, его тотчас окружает орава журналистов. Подстерегают на каждом углу, что ли? Или в охране российского губернатора, внезапно сделавшегося очень модной политической фигурой, есть некто, прилежно информирующий прессу?

Тина смотрит на губернатора. Странное лицо. Даже не поймешь, отталкивающее или привлекательное.

Конечно, привлекательное – он привлекает силой и решительностью, убедительностью слов, срывающихся с этих четко очерченных губ.

Конечно, отталкивающее – отталкивает жестокой продуманностью речей, которые почему-то так нравятся всем вокруг. Он ведь призывает к убийствам, к массовым убийствам! Неужели никто не замечает этого?

Теперь Тина уже немного привыкла к этим крепким челюстям, твердому, чуть исподлобья взгляду, этому решительному выражению – и беспрестанно повторяющимся словам. Но в каком же она была шоке, когда впервые увидела его вблизи! После той потрясающей взаимной исповеди на холме Сакре-Кер они с Георгием возвращались в отель – и вдруг, весь в черном, полицейский вылетел в узкую улочку, и его мотоцикл замер как вкопанный, а сам он уперся в землю высоким сапогом, выбросив руку, останавливая поток машин. Георгий резко нажал на тормоз. Остановился и кортеж сверкающих машин. И тут откуда-то появились репортеры, замелькали микрофоны…

– Пойдем посмотрим, – сказал Георгий, криво усмехнувшись. В этом предложении, казалось, крылся какой-то подвох, но Тина все же вылезла из машины и влилась в толпу, восторженно глазевшую на скупо улыбавшегося человека, который как бы нехотя раздавал автографы. Держался он несколько скованно – еще не привык к популярности и славе, а ведь она, слава, уже ждала его, уже раскрывала ему объятия! Да, именно ему, Анатолию Голубу, губернатору вновь созданного Приамурского края, с территории которого начнется обновление и процветание России – процветание в чистом виде, без всякой человеческой грязи. Это он, Голуб, отделит зерна от плевел, это он, Голуб… Это его, Голуба, видела Тина совсем другим – подавленным, растоптанным, а потом как бы разом отрешившимся и от прошлого, и от настоящего, и от будущего. И не зов чести, не память о погибших, не мысль о Родине владела им, чудом спасшимся из плена, а только тихий шепоток дьявола, которому он продал душу. Голос Куратора.

– Не существует в мире человека, который не поддержал бы вас, вот что нужно понять. Даже если первый позыв – осудить и откреститься… Не существует человека – я имею в виду, разумеется, не человекоподобных особей, а тех, кто способен элементарно связать причину и следствие, – так вот, не существует человека, который хоть раз не задумался бы о том, как чудесна жизнь, очищенная от человеческих отбросов. И если бы по всему миру вообще, а по России в частности, прошло некое тайное голосование… Я мог бы заработать целое состояние, заранее предсказав его результат! Избавления от подонков общества, от лишних ртов, грозящих отнять у тебя твой кусок хлеба, – такого избавления жаждут все, все! Вопрос только в том, кто именно придавит вошь и спрячет кусок в карман. Весь вопрос, увы, в морали! Ну так вы станете героем вдвойне, взяв на себя эту ответственность, сделавшись санитаром страны. Я освобождаю вас от химеры совести…

– Цитата! – хмыкнул Георгий, когда Тина наконец рассказала ему о кошмаре, который мучил ее в поезде. – Старая цитата! Воистину, нет ничего нового, чего не было бы прежде. – И, помолчав, добавил со странным выражением: – Мне было легче ненавидеть, когда я считал его искренним, убежденным врагом. А его, оказывается, просто сломали. Он просто жертва… увы, такая же жертва «Просперити», как и все остальные, как те, от кого он намерен избавиться. И тоже не сознает этого!

– А я думаю, в глубине души он это все же осознает. Но считает себя еще и орудием – от этого ему, наверное, легче, – пробормотала Тина.

Георгий взглянул на нее с улыбкой:

– О, да ты психолог… Возможно, ты права, но суть не меняется: Голуб сломался на элементарном шантаже. Мы не знаем, чем ему угрожали: снова насиловать, убить, сгноить в яме или растиражировать пленку, где он так явно делает выбор.

Георгий немного помолчал, потом сказал:

– Я не осуждаю его. Никто не может судить другого за… за желание жить. Никто не знает, как бы сам поступил в подобной ситуации, когда на одной чаше – позор и смерть, а на другой – честь и слава… или хотя бы их блеск. Нет, я не имею права его осуждать. Я могу только бороться с ним. И надеяться, что если он однажды поддался на шантаж, то может поддаться и снова. В этом – наш шанс.

* * *