– Ну и я попью за компанию, – сказала немолодая попутчица. –
А чай почем? Сахар-то у меня свой, так что мне несладкий принесите.
– Девушка, вам тоже чай? – крикнула проводница в
пространство на второй полке, но ответа не дождалась. Пожала плечами и стала
выходить из купе, да вдруг так подвернула ногу, что упала чуть ли не на колени
Струмилину.
– Ох, извините. Извините! Кто тут обувь разбрасывает?
Она подняла с пола красную босоножку с высоченной шпилькой:
– Ничего себе! Ноги можно переломать! Аккуратнее надо!
– Это вон девушкины, наверное, – услужливо мотнула головой
невзрачная женщина, показывая на спящую. – Мы-то все обутые.
Почему-то при этих словах все дружно проверили, обуты они
или нет, хотя и Струмилин, и остальные, конечно, заведомо знали, что никому из
них не могут принадлежать эти легкомысленные туфельки. На ногах толстяка
ярко-коричневые полуботинки из настоящей кожи. Обладатели таких полуботинок
обычно ездят в СВ, где туалеты и кондиционеры начинают работать немедленно
после отправления поезда. Струмилин в запыленных кроссовках, немолодая женщина
– в стоптанных босоножках неопределенного цвета, а проводница носила крошечные
черные туфельки на устойчивой, надежной при вагонной качке, очень удобной, но
весьма уродливой платформе.
– Как можно ходить на таких каблуках, не понимаю! – сказала
она сердито, швыряя босоножку под нижнюю полку. – Тем более в нетрезвом
состоянии!
«Неужели это она так налакалась? – подумал Струмилин про
спящую. – Неудивительно, что сразу завалилась в спать».
Проводница наконец-то удалилась вместе со своим приклеенным
пирожком. Толстяк шмыгнул в тамбур – караулить, когда кончится санитарная зона.
Попутчица попросила Струмилина выйти на минуточку – она хочет переодеться и
постелить постель. И разумеется, выходя, он тотчас наступил на злополучную
босоножку. Пришлось поухаживать за неаккуратной барышней и поставить ее
разбросанные обувки одна к одной, под полку, приткнув их к запасному матрасу, –
чтобы никому больше не мешали.
«Она всегда вот на такенных каблучищах таскается! –
вспомнился вдруг азартный Валеркин голос. – Вот на такенных, сантиметров
двенадцать!»
Да, каблуки на этих красных босоножках именно такие –
сантиметров двенадцать.
Ну и что? Да ничего.
Выпрямляясь, Струмилин бросил взгляд на верхнюю полку.
Девушка в красном платье не шевельнулась.
«Прикрыть, что ли, простыней, замерзнет ведь», – рассеянно
подумал Струмилин, глядя на ее сильно оголенные плечи. Небрежно закрученные в
узел волосы были бледно-золотистого цвета.
В эту минуту в купе снова появился «пирожок» – и три
дымящихся стакана в классических железных подстаканниках. Струмилин
посторонился, потом вышел. Хотел прихватить с собой стакан, но там явно крутой
кипяток. Ничего, пусть остынет.
Поскорее бы попутчица переоделась. Смертельно устал сегодня,
вот натурально – смертельно. И ничего в жизни так не хочется, как напиться чаю,
завалиться на свою 34-ю полку – и уснуть.
О, хорошо: вышла эта женщина, уже в халатике, через руку
перекинуто полотенце:
– Заходите, молодой человек. А я пойду умоюсь.
Она ушла в тамбур, откуда выскочил оживленный толстяк:
– Открыли! Открыли туалеты раньше времени! Теперь можно и
чайку попить.
Струмилин заглянул в купе, взял свое полотенце и пошел в
противоположный конец вагона. И правда, умыться надо, а то денек нынче был – не
дай бог.
* * *
Ну, потом-то способность мыслить связно вернулась к
Джейсону. Особенно когда он вылез из-под стола. Возможно, он задержался там не
только из-за фотографии, а все дело было именно в этом старинном, еще дедовском
столе, вернее – в подстолье. Все-таки он в далекие времена лазил туда ребенком,
прятался от каких-то вымышленных разбойников – и разбойников реальных: своих
мерзких кузенов Каслмейнов, потому что те противными голосами пели, вернее,
орали: «А вот овечка Джейси, сейчас мы ее острижем!» Беда в том, что в детстве
Джейсон был и впрямь кучеряв, как ягненок, вдобавок рыжехонек. Потом, с годами,
волосы его потемнели, стали темно-каштановыми, и как-то сами собой кудряшки
развились. От «овечки Джейси» осталась только дурацкая песенка – да
воспоминание о том, как надежно и уютно он чувствовал себя под этим огромным
письменным столом. Сколь ни наглы были маленькие Каслмейны, сунуться в кабинет
дедушки Полякофф они не смели. К слову сказать, упомянутые кузены так или иначе
исполнили свою угрозу: всю жизнь они безжалостно «стригли» Джейсона. Уж и не
сосчитать, сколько раз он вытаскивал из финансовых неприятностей Скотта и
Айзека, и конца этим «стрижкам» пока не видно.
Итак, Джейсон выбрался из-под стола и посмотрел на
фотографию Сони Богдановой уже другими глазами. Нет, очарование этого лица не
уменьшилось, и сердце по-прежнему ошалело прыгало, однако он смог подумать:
«Возможно, дело в мастерстве фотографа: очень выгодном ракурсе, тщательно
выбранном выражении лица и умело наложенном гриме. Хотя такое впечатление, что
она вовсе не употребляет косметики. Но… фотография – все же только фотография.
Жаль, что она не прислала видеокассету. А, судя по бумаге, на которой написано
письмо, судя по почерку… – Он с сомнением повертел в руках клетчатый листочек,
исписанный неровными, слишком мелкими буквами. – Наверное, она не из
состоятельной семьи. В самом деле – разве могут жить состоятельные люди в
каком-то Северолуцке! Я даже и названия такого никогда не слышал. Очень может
быть, видеосъемка для нее слишком дорога. Ну что же. Я ей помогу. Ведь не
исключено, что от этого зависит счастье моей жизни. И… ее жизни».
Джейсон сел за компьютер и написал о том, что красота Сони
Богдановой произвела на него огромное впечатление, однако он привык не доверять
первому впечатлению и просит прислать ему видеокассету, запечатлевшую Соню в
самых разных ракурсах. Например, на пляже или в бассейне, в деловой обстановке
и обстановке домашней, во время занятий спортом etc. В нем заговорил бизнесмен,
а вернее, купец, желавший увидеть не только кассовую сторону предлагаемого
товара, но и изнанку его. В конверт Джейсон вложил две стодолларовые купюры. И,
после некоторых колебаний, свою фотографию – самую лучшую, с его точки зрения.
Ответ пришел на диво быстро. За этот месяц Джейсон продолжал
вскрывать поступающие конверты просто так, из врожденной привычки всякое дело
доводить до конца, хотя разглядывание множества хорошеньких лиц его уже не
забавляло, а утомляло. Красавиц в России не уменьшилось, однако ни одно лицо не
произвело на него такого ошеломляющего впечатления, как Сонино. Даже и сравнить
нельзя!