Париж в августе. Убитый Моцарт - читать онлайн книгу. Автор: Рене Фалле cтр.№ 27

Усилия и произношение Анри забавляли Пат лучше всяких шуток. Акцент улицы Рамбюто был так далек от интонаций Кенсингтона, что иногда Пат не могла не взмолиться:

— Прекратите, Анри, я умру.

— Нет ли в вашем кармане моей книги? — безжалостно декламировал Плантэн, прежде чем перейти к фразе: «Эмили, у вас есть пиво для почтальона?»

В бумажнике, на сердце, он носил фотографию, сделанную на бульваре Сен-Мишель в вечер их встречи. Он смотрел на нее каждую свободную минуту, как только оставался один, и шептал:

— Какие же у нее красивые волосы!

«Ассимиль» снабдил его и таким меланхоличным диалогом:

— У вас есть цветы для меня?

— Нет, у меня есть розы, но они не для вас.

Ему казалось, что это отрицание нашептывает Пат — ирреальная и жестокая. Тогда Плантэн отшвыривал учебник и, грустный, начинал терзать себя перед неумолимым почтовым календарем.

Одиннадцатое августа кончилось. Двенадцатое августа прошло. Тринадцатое августа было вчера… «Она никогда не будет моей», — вздохнул он. Он никогда не будет обладать даже этим телом, не говоря уже о сердце. Что касается его тела, оно становилось все более чувствительным, более напряженным каждый вечер после поцелуя, который был с каждым разом более продолжительным, более страстным. Однажды, даже после того как она заговорила с ним по-английски с каким-то гневом, он хотел было войти в отель вместе с ней. Но в последнюю секунду Пат стала умолять его остаться на улице, и из любви к ней он подчинился. Когда дверь закрылась, он обозвал себя простофилей, придурком и мальчишкой. Пусть он и вел себя как джентльмен, но в сорок лет остаться в одиночестве, на улице, в холоде… потому что, несмотря на августовскую ночь, он весь продрог.

Он испытывал неизмеримо меньшую боль по утрам, во время ежедневной обработки раны и перевязки.

В этот день, 14 августа, он повел ее на прогулку к складам Берси — этого безвестного местечка, где летом охлаждались тысячи труб, наполнявших бочки, где винные запахи плавали под яркой зеленью каштанов. Поскольку оно было огорожено высокой решеткой, все думали, что заходить туда запрещено. Стучали молотки на улицах, выложенных расшатанными булыжниками и носивших очень милые винные названия: улица Вуврей, улица Сотерна или улица Коньяка. Высокие каблуки Пат спотыкались о рельсы подъездных товарных путей. Ее очень позабавил тот факт, что Париж пожертвовал несколькими гектарами своей земли ради вин и других спиртных напитков.

— Вы, французы, все умрете от алкоголизма, — воскликнула она, увидев гигантские кадки, выстроившиеся рядами в сумрачной глубине винных складов.

— Этого не будет. Потому что все это продолжается уже очень долго.

В этот день он услышал из самых прекрасных в мире губ откровения по поводу таинственного Вильяма. Он был фотографом в одном из журналов мод, для которого позировала Пат. Они полюбили друг друга. Он собирался на ней жениться. Но однажды на балу дебютанток, где он священнодействовал, в него влюбилась дочь лорда Хиллинга. Он не смог противостоять соблазну гольфа, яхты и охоты на шотландских куропаток в Хайлэндсе. И вот уже шесть месяцев, как Пат не видела его.

Этот роман нашел в Плантэне доверчивого и возмущенного читателя. Отказаться от Пат ради гольфа у лорда Хиллинга — это казалось ему еще более ужасным потому, что к гольфу он был совершенно безразличен.

Пат кусала себе губы, вспоминая об этом подлеце Вильяме, который на самом деле был букмекером и не имел ни славы, ни гольфа в окрестностях Эпсома.

Анри, думая, что она страдает, тихонько поправил на ее виске белокурую прядь, которую сдул ветер, чтобы скрыть от Плантэна глаза, а их ему сразу же стало недоставать.

— Вы все еще любите его?

— Не знаю. Может быть…

Она неуверенно посмотрела на него.

— Может быть, я на это плевать.

— Мне на это плевать.

Да, неуверенная и недоумевающая. Что же все-таки она нашла соблазнительного в своем маленьком французе? Приехавшая в Париж в полной растерянности, она, должно быть, привязалась к нему, как к милому зверьку. Она ни в чем не хотела признаваться самой себе. Разве только, в крайнем случае, в одной вещи. Он целовал ее так, что день ото дня ей это нравилось все больше и больше. Женщины, эти воздушные пузырьки, эти дюжины роз, эти островные птицы, у них порой бывают удивительные заботы.

Наступило 15 августа. Анри снял свою повязку, заменив ее квадратиком лейкопластыря. Он мог сжимать кулак без особых гримас. Во вторник он еще пожаловался на боль, чтобы получить два-три дополнительных дня свободы. Он не скрывал от себя, что по поводу Пат в его голове бродят темные мысли, впрочем, они естественным образом приходят на ум каждому, кто любит женщину. Если ему не удалось осуществить их тогда, когда он свободно располагал своим временем и был свободен в передвижениях, то как же он сможет это сделать, вновь став пленником распорядка дня и обязанностей продавца «Самара»? Но шаг, который предстояло сделать, приводил его в ужас, сковывал его действия.

«Я получу пощечину, вот и все, что я заработаю, — говорил он себе. — Она мне скажет… — Он набросился на свой «Ассимиль». — «Я думала, что вы мой друг, а вы оказались таким же грубияном, как все мужчины. Прощайте». Вот что она мне скажет, и скажет, по-французски, чтобы я лучше понял».

Он не мог рассказать об этом Гогаю. Уллис посоветовал бы ему пойти на приступ по-гусарски. Хотел бы он посмотреть на него, на Гогая, с Пат! Или нет! Совсем не хотел! Вот только если я ничего не предприму… ведь не должна же она сама проявлять инициативу. «Анри! Франция смотрит на тебя! Нужно оправдать репутацию французов! И откуда она только взялась, эта репутация, я вас спрашиваю. От Генриха IV? От Франциска I? Это очень удобно и легко, когда ты король. Это многое решает…»

Теперь он обращался к белому голубю, сидящему на крыше: «И все-таки! Вильям! Как же! Ведь его она любила. Это другое дело. Это тоже решает многие проблемы. Ну вот — Симона, она меня любила! И все решилось само собой, и появилась Вероника. Пат любила Вильяма, а меня она не любит».

Он, как идиот, повторял: «Она меня не любит», и эта ужасная фраза пробила в его душе глубочайшую дыру. И он ходил взад и вперед по комнате, переделанной под мастерскую художника, из которой он убрал все семейные портреты и покрывало «стеганое, верх из гладкого искусственного шелка, низ цвета увядшей розы», по этой бесполезной комнате, где никогда не будут ступать ее прекрасные босые ножки… «Я еще жалуюсь! Но ведь всего неделю назад я и мечтать не мог о том, чтобы ее поцеловать. Даже о том, чтобы к ней подойти. Даже представить, что она существует. Так что же тебе нужно, ты чокнутый, Плантэн!»

После чего он проделал руками какие-то бессмысленные движения, ужасно напугавшие голубя, и прорычал, закрыв глаза и ударяя кулаком по стене:

— Она мне нужна! Она мне нужна! Пат, скажи мне, милая Пат, что ты будешь моей, моей, моей!