Искусство стильной бедности. Как стать богатым без денег - читать онлайн книгу. Автор: Виолетта Хамидова cтр.№ 3

Я родился в Могадишо в год высадки на Луну, и тог­да же в Сомали произошла революция, заставившая моих родителей вернуться в Германию. Закончился беспеч­ный — по крайней мере, в том, что касалось финансов, — африканский период жизни нашей семьи. Родители сно­ва обустроились в Германии, но от того благосостояния, что царило здесь в те времена, нам, детям, перепадало не­много. Стиль жизни родителей был чрезвычайно эконом­ным. Когда в домах моих школьных приятелей холодиль­ники ломились от провизии и у каждого ребенка было неоспоримое право на «Нутеллу», в нашем холодильни­ке, как мне теперь кажется, трудно было отыскать что-нибудь, кроме бутылки молока, а на столе чаше всего по­являлись жареная картошка и яичница-глазунья. О том, что такое семейный отпуск или карманные деньги, я знал только из рассказов друзей. Зато наша квартира всегда была обставлена с большим вкусом, чем квартиры одно­классников. Матери для этого приходилось жульничать и прибегать к искусству новых бедных: книжные полки из ДСП были обтянуты материей, а под подушками и кра­сочными покрывалами пряталась мебель, купленная в «Икее». Пока все вокруг всячески демонстрировали свой высокий статус, мои родители совершенствовали искус­ство экономии. Отец, как правило, носил не раз штопан­ную рубашку и надевал кожаные брюки, жалея матерча­тые. Я постоянно донашивал вещи моего брата и кузенов. А устрашающий ритуал приобретения детской одежды в магазине, по счастью, обошел меня стороной.

Отец работал не только на «Немецкой волне». Он за­нимался организацией экономической помощи развива­ющимся странам, был защитником природы, а в конце жизни несколько лет представлял родные берега Муль­де в бундестаге. Однако истинным смыслом и целью его бытия оставались лес и охота. Поэтому воспоминания о детстве связаны у меня с промозглой погодой, желтым анораком и улюлюканьем во время облавы, а еще с си­дением на охотничьей вышке, когда нельзя ни шеве­литься, ни перешептываться и не слышно ничего, кроме собственного дыхания. Машина у отца всегда была са­мая дешевая. Его «Жигули», его кожаные брюки и изно­шенные рубашки не раз вызывали у меня отвращение. Только теперь я понимаю, что на самом деле у отца был непревзойденный стиль. Когда я вспоминаю, как он в слегка потертом темном костюме появлялся в бундеста­ге, то отец смотрится лучше, чем множество его с иго­лочки одетых коллег.

Экономность родителей, как я понял впоследствии, была следствием отнюдь не практических, а эстетических принципов. В книге «Дзен в искусстве стрельбы из лука» Айсаку Судзуки, говоря о красоте немногого и эстетике экономии, описывает вабийский идеал самурая. Чрезмер­ность претила самураям, а расточительность считалась «бесчувственной». Моих родителей можно назвать евро­пейскими ваби. Склеенные или потрескавшиеся чайники были отцу милее целых. А из курток он выбирал те, кото­рые не представляли никакой ценности для других.

Когда моя сестра Глория вышла замуж за князя Турн-унд-Таксиса, наша жизнь не вышла из привыч­ной колеи лишь потому, что роль бедных родственни­ков уже была нам хорошо знакома. После окончания войны семья все время жила у богатой родни. Бабушка, перебравшись на Запад, поселилась вместе с детьми у сестры моего деда, которая была замужем за князем Максимилианом Фюрстенбергским, одним из крупней­ших лесопромышленников Европы. С непривычным да­же для того времени великодушием князь предоставил в бабушкино распоряжение часть своего замка Хайлиген-берг на Боденском озере, где та и стала жить с восемью детьми. Лишь много лет спустя, когда у моих родителей появился собственный дом, бабушка переехала к нам. Сестры, брат и я полдетства провели в замках и лесах бо­гатой родни. При этом нас воспитывали так, чтобы мы не путали свое с чужим. Как-то раз я осмелился попро­сить слугу принести «колу» или что-то еще в этом роде и туг же выслушал рацею о том, что детям не полагается обращаться с просьбой к слуге.

В близком сосуществовании бедности и богатства для меня не было ничего необычного. Но между имущими и неимущими всегда сохранялась некая грань. Во время встреч аристократов — на охоте или на праздниках — часто собирается разношерстная компания, только вот бедных родственников любят и уважают далеко не все­гда. Типичным можно назвать случай с вестфальским ба­роном, который после войны велел снести крыло своего замка, чтобы избежать нашествия голодающей родни. Поколение глав семейств, которые регулярно оказывали финансовую помощь всем нуждающимся родственни­кам, давно вымерло. Их дети решили не следовать при­меру отцов, и, разумеется, не вызвали одобрения у бед­ствующей родни.

Смешению бедной и богатой аристократии препятст­вует то, что все меньше богатых живут в больших домах с прислугой, и возможность продолжительного визита бедных отпадает сама собой. Уже прошли те времена, когда можно было заехать попить чаю и остаться погос­тить на тридцать лет. Даже богатые княжеские семейст­ва, которые двадцать лет назад обитали в замках, десять лет назад переехали в небольшие флигели, а сегодня жи­вут в намного более практичных загородных домиках. Повсюду царит современность, миры бедных и богатых почти не соприкасаются. Девяносто процентов аристо­кратов снимают квартиры или живут в секционных до­мах где-нибудь в провинции, трясутся за свое рабочее место, если оно у них есть, и ездят на подержанных ма­шинах. Когда меня уволили, кто-то из сотрудников ска­зал: «Вам же не надо из-за этого беспокоиться!» Сказал так, словно у каждого человека с приставкой «фон» в фа­милии непременно есть заволжские латифундии, куда он в любой момент может удалиться. Но вопреки расхо­жему мнению немецкое дворянство, за исключением не­скольких крупных землевладельцев, давно уже поглоти­ла социальная реальность сегодняшней Германии.

Сам я превратился в настоящего посредника между мирами постыдной бедности и бесстыдного богатства, потому что князю Иоганнесу фон Турн-унд-Таксису нра­вилось включать меня в свою свиту. Получалось так, что в один день я встречался с нефтяными магнатами, маха­раджами и принцами, а на другой шел учиться или зани­маться журналистикой. Всю свою сознательную жизнь я подавлял в себе синдром официанта в отеле «Ритц»: тот вирус расточительства, которым обычно заражаются официанты, работающие в атмосфере роскоши и мотов­ства, а потом возвращающиеся в двухкомнатную квар­тирку, где течет кран.

Экономность родителей вызывала во мне обратную реакцию, и иногда мне нравилось шиковать. Так, напри­мер, я пристрастился путешествовать первым классом. Если в Мюнхене мама провожала меня на вокзал, то я садился в купе второго класса, ждал, пока она скроется из виду, а потом переходил в первый. Мои пристрастия следовало держать в тайне, иначе в семье меня подняли бы на смех. Когда мама нашла у меня счет, свидетельст­вовавший о том, что я купил в мюнхенском «Прантле» дорогой писчей бумаги, то подумала, что произошла ка­кая-то ошибка. А услышав от одной из моих кузин, ра­ботавшей в баден-баденском отеле «Бреннере Парк», что я однажды останавливался у них, решила, что та обо­зналась.

Когда я покинул родительский дом и поселился с друзьями в Лондоне, то порой очень неплохо зарабаты­вал, но умудрялся спускать деньги быстрее, чем получал новые. Тем не менее наличные неким чудесным образом все же появлялись из банкомата, как электричество из сети или вода из крана. Лишь поняв, что не могу уехать с заправки или выйти из привокзального киоска, не на­купив кучу всяких разностей, а во время чистки зубов не закрываю кран, потому что мне нравится шипение воды, не лезу под водительское кресло за выпавшей монеткой, я понял, что моя страсть к расточительству не что иное, как смехотворная реакция на безумную экономность от­ца и матери. Затем я постепенно пришел к выводу, что искусство отказывать себе, усовершенствованное роди­телями, выше любого расточительства не только с эсте­тической точки зрения, но и с практической: оно увели­чивает наслаждение.