Она спустилась в метро, и пока ехала, тупо
уставившись на свое расплывшееся, перекошенное отражение в темном
стекле, – потребовалось немалое время, чтобы до ее отупевшей головушки
дошло: это не лицо от слез опухло, это стекло до такой степени кривое, прямо
как в комнате смеха! – вспоминала, как Михаил когда-то привозил ей из
Москвы коричневые фирменные пакеты «Макдоналдса», набитые биг-маками, картошкой
фри и яблочными пирожками. Все это было остывшим, привядшим каким-то, а все
равно – казалось необычайно вкусным. Потом в Нижнем один за другим открылось
несколько ресторанов «Макдоналдс», стало возможно оторваться там вволю, потом
все этой ненастоящей едой пресытились, Алену туда и палкой не загнать было,
однако сейчас до такой степени захотелось чего-то из прошлой, счастливой,
беззаботной жизни... Теплого и надежного. Толстого и калорийного.
Она доехала до «Площади Революции», поднялась
из метро и повернула было на Красную площадь, однако в лицо ударило таким
студеным, неприветливым вихрем, что прикосновение к сердцу столицы пришлось
отложить до более приветливых времен. Снова спустилась под землю и переходами
вышла почти к Центральному телеграфу. Народище валил валом, сплошь увешанный
сумками, распаренный от предпраздничных хлопот, спешащий и ничего вокруг не
видящий. Толкались более обычного, и Алена вспомнила, как английский король
Эдуард Длинноногий сокрушался: Шотландия, мол, всем хороша, не будь в ней так
много шотландцев. С точки зрения Алены, Москва тоже была бы всем хороша, кабы
не было в ней столько москвичей. Хотя москвичи на работе сидят или дома, а на
улицах толкаются приезжие.
– Яблочки, зимние, подмосковные, из
своего сада. Покупайте, недорого! – схватила ее за рукав румяная бабища,
притулившаяся с огромной корзиной у выхода из подземного перехода, и повертела
так и этак большое, чуточку продолговатое румяное яблоко. Алена только и могла,
что растерянно похлопать глазами, потому что это был «джонатан», типичный
«джонатан», который, как известно, по форме очень своеобразен, ни с чем его не
спутаешь, и на котором даже сохранилась фирменная наклеечка. Вряд ли этот сорт,
вдобавок с наклеечками, произрастал в чьем-то подмосковном саду! Однако глаза у
продавщицы были честные-пречестные...
Алена остановилась, пережидая поток машин,
которым всем вдруг срочно понадобилось промчаться мимо Центрального телеграфа.
Два качка с тупыми рожами завсегдатаев – неважно чего, хоть пивнушек, хоть
пельменных, хоть третьеразрядных казино – стояли возле крутой тачки, марки
которой Алена по темноте своей не разобрала, и обменивались репликами о
каких-то ценных бумагах. На каждое нормальное слово приходилось как минимум два
«типа» и три мата. Женщина с усталым лицом, остановившаяся возле Алены, сказала
зло:
– Козлы деловые, людей из себя строят!
Алена перешла дорогу, невольно улыбаясь и вспоминая
бессмертную комедию Грибоедова «Горе от ума»: «От головы до пяток на всех
московских есть особый отпечаток!»
Может быть, Михаил поступил с ней так именно
потому, что он все же был москвич – от головы до этих самых пяток? И никак не
желал сделаться нижегородцем, окончательно осесть в чужом городе, хотя там была
трехкомнатная «сталинка» и масса возможностей для работы журналисту такого
уровня, каким был Михаил, а в Москве – чужая комната и только случайные
заработки там и сям?
«Не думай, – почти взмолилась
Алена. – Не думай о нем хотя бы сейчас!»
Если будет думать – будет плакать. А сил и так
нет. Если сейчас опять предаться страданиям, только и останется, что свернуться
клубочком у крыльца Центрального телеграфа, словно она собачонка, выгнанная из
дому хозяином. А почему бы не задуматься о том, что судьба неожиданно дала ей
шанс? Михаил пробудет в Болгарии до десятого января. Мало ли что произойдет за
это время? Какая бы раскаленная игла ни ткнула его в сердце и ни заставила
сделать то, что он сделал, может быть, он спохватится и поймет, что ему не жить
без Алены?
Он вернется, не может не вернуться!
Ей надо набраться терпения и подождать. Просто
подождать. Дожить до десятого января. А чтобы дожить, надо все-таки поесть.
Она вошла в теплую, сверкающую, разноцветно и
весело украшенную стекляшку «Макдоналдса» и подумала, что нету, конечно, места
лучше, чем это, для снятия стрессов, настолько здесь все легковесно, забавно,
незначительно, от качества еды до улыбок, приклеенных к лицам продавцов.
А вот к ее собственному лицу улыбка никак не
желала приклеиваться. Алена не сомневалась, что физиономия у нее самая что ни
на есть унылая, никак не соответствующая царящему вокруг лихорадочному
предпраздничному веселью. И, не желая раздражать сидящих вокруг своим тоскливым
видом, а главное – самой раздражаться от зрелища равнодушно жующих рож, она
устроилась спиной к залу и лицом к окну, выходящему на стену Центрального
телеграфа.
Глотнула горячего кофе – вернее, того напитка,
который называли кофе в «Макдоналдсе», откусила кусок котлеты – вернее, того
продукта, который называли здесь котлетой, – и подумала, что если все-таки
она выживет, а Михаил так и не вернется, то вся жизнь ее будет не чем иным, как
суррогатом. Подобием жизни. В пластиковом стаканчике – всего лишь суррогат
кофе, между половинками псевдобулочки – суррогат мяса, а в бумажном пакете –
пузырчатый, ненастоящий какой-то пирожок с суррогатом вишни...
Не думать!
Жевала, глядя на рекламные щиты, закрывшие
окна Центрального телеграфа. Вот девица с прилизанной, словно бы облысевшей
головой. На затылке – тоненькая-претоненькая косичка. И надпись: «Все для ваших
волос». Оказывается, это реклама шампуня. Ничего себе! Помоешь голову средством
под названием «Косметика 36 и 6» – и немедленно облысеешь, как эта несчастная
девица.
В соседнем окне физиономия пухлощекого
младенца с надувным розовым сердечком вместо рта. «Все для вашего малыша».
Рядом – сплошь зеленый плакат и надпись: «Все для вашего тела».
Вот так, да?.. То есть это реклама
косметических средств для мутантов?
Слишком сложно для бедной провинциалки! Алена
отвела глаза от рекламы и увидела какого-то парня в кожаной куртке, который
стоял напротив, за стеклом, и буквально пожирал ее взглядом.
А может, вовсе не ее. Может, тот последний
кусочек биг-мака, который она как раз в эту минуту отправила в рот.
Перехватив удивленный взгляд Алены, парень
угрюмо отвернулся и медленно пошел вдоль длинного ряда сияющих окон.
Она запила биг-мак кофе и распаковала пирожок,
вспоминая, с какой ненавистью таращился на нее этот тип. По виду он из тех, кто
покупает жареные беляши и чебуреки у уличных торговок. Говорят, в те беляши
чуть ли не собачатину кладут! Небось парень в черной куртке считает Алену
ужасной буржуйкой и ненавидит за то, что она ест дорогую американскую еду.