– Ничего не поделать. Или он ходит сюда продавать мне вино, или мне придется мотаться туда-сюда в городок и покупать у него самому, а это еще более странно.
Макрон лишь пожал плечами.
Вновь послышались шаги – теперь шли уже двое. Тракс отворил дверь, пропуская Септимия, а затем закрыл ее у него за спиной, молча и хмуро. Септимий, который под мышками нес по пузатому кувшину, с порога бодро поприветствовал:
– Мир вашему дому, благородный префект и центурион! Рад, рад, что вы ко мне вновь обратились! Вот они, те самые образцы отменного вина, только что поступившего в Вирокониум, – так быстро только ласточки летают!
Едва стихли шаги Тракса, как он перестал фиглярствовать и поставил оба кувшина на стол, а сам сел на свободный стул, переводя дух.
Макрон без промедления указал на вино:
– В интересах твоей легенды нам, думается, имеет смысл опробовать твой товар.
– Решение мудрое, – согласился Септимий. – И в тех же интересах моей легенды, вам бы не мешало за него заплатить. По динарию за кувшин.
– Ого! – якобы гневно вскинулся Макрон. – Наживаться на соратниках?
– А почему бы и нет? Для одних это – смягчение бремени расходов, для других – ценз на патриотизм. Всяко на пользу имперскому агенту.
– Так вот как нынче выглядит вымогательство?
Септимий молча усмехнулся и протянул ладонь. Макрон с проклятиями полез в кошелек, вынул серебряную монету и кинул ее Септимию, а затем уже с чистой совестью потянулся к кувшину.
– Посуда где?
– Вон там, на полке.
Макрон поднес три чаши из самианской керамики, до краев налив себе и Катону. Септимию он нехотя наполнил до половины. Тот из нее лишь пригубил и, поставив на стол, заговорил:
– Жаль, конечно. Болезнь губернатора нашему делу не поможет, это совсем некстати.
– Нашему делу? – переспросил Макрон, бросив на него сверлящий взгляд.
– Моему делу, – с вызовом поглядел на него Септимий. – Моего хозяина. Императора. Делу Рима. А значит, и вашему. Теперь доволен?
На лице Макрона мелькнула улыбка.
– Теперь – да. Время от времени не мешает мне об этом напоминать.
Имперский агент повернулся к Катону:
– А ведь это означает, что командование на время перейдет к Квинтату.
– Своим умом дошел?
Септимий колкость проигнорировал.
– Легата вам следует остерегаться. Он не делает секрета из того, что его симпатии на другой стороне, даже если и не является прямым соглядатаем Палласа. Положение опасно уже тем, что Каратак на свободе и хоронится среди бригантов. Ну, а с Квинтатом в чине командующего сложно даже представить, на что он может пойти ради подрыва нашего положения.
Макрон спесиво фыркнул.
– Да как у тебя вообще язык поворачивается говорить, что римский легат может намеренно жертвовать своими людьми для удовлетворения прихотей императорского вольноотпущенника?
Септимий ожег его взглядом.
– Представь себе, центурион: Рим на этом зиждется. Все зависит от того, кто сидит на троне и стоит с ним рядом. Все остальное, что происходит в империи, – лишь воплощение этой глубинной правды.
– Сдается мне, что ты в свои игры слишком уж заигрался, – холодно заметил Макрон. – Ты и тебе подобные чересчур возвеличивают свою значимость в этом мире. Но ваша возня мало затрагивает нас. Мы имеем дело с текущими опасностями, такими как удержание варваров на подобающем месте.
Септимий ответил красноречивым взглядом и раскатисто рассмеялся:
– Макрон, да тебе цены нет как шутнику! Ты в самом деле полагаешь, что так устроен мир? Что мнения солдат хоть сколько-нибудь определяют пути, намечаемые сильными мира сего?
– А что, – центурион с достоинством похлопал ножны своего меча, – хочешь, чтобы я показал тебе это наглядно?
– Перестань, Макрон, – нетерпеливым взмахом оборвал друга Катон. – Не время сейчас цепляться за слова. – Он повернулся к имперскому агенту. – Я не думаю, что Квинтат затеет что-то действительно масштабное.
– Это почему же?
– А вот ты подумай. Даже если он втайне желает, чтобы преемником Клавдия стал Нерон, он вряд ли захочет войти в историю как человек, потерявший Британию. И потому если и будет действовать, то скрытно, исподволь. Если Квинтат пытается непоправимо подорвать наши шансы на усмирение этого острова, то делать будет так, чтобы это случилось уже после его ухода с поста. Так вина окажется повешена на кого-нибудь другого – следующего губернатора или кого там еще. Это при условии, что не поправится Осторий. – Катон помолчал, собираясь с мыслями. – Теперь, когда Каратак находится в Бригантии, есть все шансы на то, что война будет длиться – ни шатко ни валко, и во всяком случае до того, как Квинтат дослужит свой срок во главе Четырнадцатого легиона и возвратится в Рим. А потому он так или иначе заинтересован, чтобы Каратак уломал бригантов, в то время как сам будет всем своим видом показывать, что делает все, чтобы этого не допустить. Вопрос в том, как он намеревается этого достичь? Думаю, это мы выясним достаточно скоро.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Септимий.
– Завтра с рассветом Квинтат созывает у себя старших офицеров. Полагаю, он объявит о том, что до поправки Остория берет на себя временное командование армией и исполнение обязанностей губернатора провинции. В случае же смерти верховного он будет держать бразды правления вплоть до прибытия в Британию нового губернатора. А это огромная власть, сосредоточенная в руках легата. Особенно такого, которому нельзя доверять.
– Мне нужно незамедлительно сообщить об этом Нарциссу. Нынче же по возвращении составлю сообщение тайнописью. – Септимий встал, не забыв прихватить со стола нетронутый кувшин, пока до него не добрался Макрон. У дверей он остановился и оглянулся на двоих офицеров.
– Учитывая то, что произойдет завтра, я бы на вашем месте утроил бдительность. Боюсь, что у посланного Палласом наймита скоро будут окончательно развязаны руки.
– Мы будем осторожны, – откликнулся Катон.
Собранные с утра в штабе офицеры не могли скрыть своего волнения. Оно угадывалось в тревожном рокоте приглушенных голосов, пока собрание ждало призыва лагерного префекта к порядку. Вскоре оно пронеслось по залу:
– Верховный военачальник здесь!
Легат Квинтат порывисто взошел по ступеням подия и обратил лицо к собравшимся. Его сопровождал прикомандированный к армии старший гаруспекс
[29]
. На жреце было его официальное белое одеяние. За ним шел канцелярист со свитками и письменными принадлежностями. Под мышкой он нес вощеную дощечку для записи собрания. Оглядев в тишине собравшихся, Квинтат солидно прокашлялся и начал свое обращение: