Мотивация и личность - читать онлайн книгу. Автор: Абрахам Харольд Маслоу cтр.№ 98

Все это достаточно очевидно, неясно лишь одно: что делать с этим дальше. Одно из настойчиво звучащих предложений по результатам исследования стереотипного мышления заключается в том, чтобы уделять меньше внимания категоризации и проявлять больше интереса к свежим переживаниям, конкретным реалиям. Невозможно выразить это точнее, чем Уайтхед:

Мои претензии к традиционным методам обучения состоят в том, что они излишне озабочены интеллектуальным анализом, приобретением формализованной информации. Я имею в виду, что мы не закрепляем привычку конкретного оценивания отдельных фактов во всей полноте их взаимодействия с насущными ценностями и что мы ратуем за абстрактные формулировки, в которых игнорируется аспект взаимодействия разнообразных ценностей.

В настоящее время наше образование сочетает в себе детальное изучение нескольких абстракций с несколько более поверхностным изучением большого их числа. Мы чересчур погрязли в схоластической рутине. Общее обучение должно быть нацелено на поощрение конкретных и специфичных оценок реальности и удовлетворять потребность юности в какой — либо деятельности. Конечно, без анализа и здесь не обойтись, однако лишь в той мере, в какой он необходим для иллюстрации способов мышления в различных сферах человеческой жизнедеятельности. В садах Эдема Адам вначале увидел животных и только потом дал им названия: в традиционной системе дети вынуждены учить названия животных до того, как их увидят.

Профессиональная подготовка только одной своей стороной затрагивает систему образования. Акцент здесь должен делаться на развитии интеллекта, а основным инструментом должна стать печатная литература. Другая часть профессионального обучения состоит в развитии интуиции, без попыток отмежеваться от окружающей среды в целом. Задача состоит в том, чтобы научиться быстро и эффективно оценивать происходящее, не прибегая к анализу. Высшей целью является умение разбираться в отдельных типах ценностей» (Whitehead, 1938, pp. 284–286).

Язык служит, в основном, превосходным средством переживания и передачи но — мотетической информации, иначе говоря, превосходным средством категоризации. С его помощью предпринимаются попытки определять и передавать уникальное и специфическое, однако в теоретической сфере он часто оказывается бессильным [55] . Язык позволяет дать уникальному наименование, которое, в конце концов, не является даже описанием, не передает никакой информации, а служит лишь ярлыком. Единственный способ постичь уникальное — это пережить его, причем самостоятельно. Даже название переживания может затруднить дальнейшее понимание вызвавшего его явления.

В той мере, в какой язык способствует категоризации переживаний, он служит своеобразной ширмой между реальностью и человеком. Иначе говоря, нам приходится платить за удобство его использования.

Так обстоят дела с языком литературным, но ситуация еще больше усугубляется, когда язык утрачивает свою специфичность, превращаясь в набор штампов, девизов, стереотипов, восклицаний и эпитетов. Такой язык часто становится средством избегания мыслей, притупления восприятия, замедления психического развития и оглупления человека. Язык приобретает «функцию сокрытия мысли, а не ее передачи».

Следовательно, при использовании языка, а мы вынуждены это делать, следует учитывать его недостатки. Можно, например, предложить, чтобы ученые уважали поэтов. Ученым свойственно считать свой язык точным в отличие от языка других людей, но иногда язык поэтов, как это ни удивительно, если не более точен, то, во всяком случае, более верен. Случается, что он оказывается гораздо точнее. Например, при наличии достаточного таланта можно сжато высказать то, что ученому профессору придется излагать на десяти страницах. Линкольну Стеффенсу приписывается следующая притча, которая может служить подтверждением этого факта (Baker, 1945, р. 222):

«Мы с Сатаной, — начал Стеффенс, — прогуливались по Пятой авеню, когда вдруг у нас на глазах один мужчина остановился и прямо из воздуха подхватил клочок Истины, представьте себе, клочок трепещущей Истины прямо из воздуха.

— Ты видел это? — спросил я Сатану. — Ты встревожен? Знаешь, ее достаточно, чтобы тебя погубить.

— Да, но я не испытываю тревоги и скажу почему. Сейчас это прекрасная живая вещь, но этот человек сначала придумает ей название, затем положит на полочку, а к тому времени она будет мертва. Если бы он подарил ей жизнь и смирился с этим, я бы погиб. Но сейчас я совершенно спокоен».

Еще одно свойство языка, которое создает определенные проблемы, это оторванность некоторых слов от времени и пространства. Слово «Англия» за период в 1000 лет никак не меняется, не растет, не развивается параллельно самой нации. А вместе с тем подобные слова — это все, что есть у нас для описания событий во времени и пространстве. Что означают слова: «Англия будет всегда»? Как говорит об этом Джонсон: «Движущийся палец реальности пишет быстрее, чем способен передать язык. Структура языка менее текуча, нежели структура реальности. Подобно раскатам грома, доходящим до нас некоторое время спустя, когда сам гром уже отзвучал, реальность, о которой мы говорим, более не существует» (Johnson, 1946, р. 146).

Теории, основанные на категориях, по большей части абстрактны, иначе говоря, они выделяют определенные свойства явления как более важные, или, во всяком случае, заслуживающие большего внимания. Таким образом, любой подобной теории или, в данном случае, любой абстракции свойственно пренебрегать некоторыми свойствами явления или опускать часть истины. Из — за этих принципов отвержения и селекции любая теория способна дать нам лишь неполную, одностороннюю картину мира. Вероятно, даже все теории в мире, будучи собраны вместе, не позволят понять ни какое — то частное явление, ни мир в целом во всей его полноте. Субъективное богатство переживаний более свойственно художественным и эмоционально чутким натурам, а не теоретикам и интеллектуалам. Не исключено, что так называемые мистические переживания представляют собой совершенное выражение такого рода полного понимания всех характеристик частного явления.

Эти рассуждения помогают нам понять другую характеристику индивидуальных переживаний, а именно их конкретность. Наше представление о конкретности не следует смешивать с представлением Гольдштейна. Пациенты с поражением мозга действовали конкретно, но при этом не видели всех эмоционально насыщенных характеристик объекта или переживания. Они видели и были способны видеть только характеристику, определяемую данным контекстом: например, бутылка вина была для них только бутылкой вина и ничем более, это не было ни оружие, ни украшение, ни огнетушитель. Если считать абстрагирование селективным вниманием, по тем или иным причинам направленным на некоторые из бесчисленных характеристик события, то пациенты Гольдштейна в некотором роде занимались абстрагированием.