Дышим и выздоравливаем. 33 лучших упражнения - читать онлайн книгу. Автор: Рушель Блаво cтр.№ 16

– Стоп! – строго сказал Мессинг и сделал рукой предостерегающий жест, словно испугался, что мы начнем дышать по методике южных кочевников допетровской Руси, двухсотлетних черепах и Александра Федоровича.

– А что тут такого? – удивилась Настя. – Ведь Александр Федорович нам написал, что сам попробовал и стал чувствовать себя лучше. Так почему бы нам не попробовать тоже?

– Хорошо, Настя, – успокаивающе произнес Мессинг, – попробовать можно. Но нужно ли? Точнее: нужно ли пробовать именно здесь и сейчас? Не забудьте: мы находимся у подножия Кайласа – той самой горы в форме креста, о которой говорилось в сказке про исцеление царя Филофея и о которой со всей очевидностью речь идет в лечебнике, обнаруженном Белоусовым. Коллеги, давайте все-таки начнем восхождение, доберемся до монастыря, который отмечен на карте не так далеко от подножья Кайласа. И только там, согласовав все с монахами, рискнем провести эксперимент над собой. Вы можете возражать и пытаться дышать по этой методике здесь и сейчас, но настоятельно рекомендую вам не делать этого до первых консультаций.

Аргументы Мессинга вкупе с его авторитетом не могли не подействовать на всех нас. Конечно же мы согласились, что было бы опрометчиво сразу прибегать к предлагаемым средствам. Гораздо важнее было скорректировать маршрут, чем и занялись Мессинг, Петрович и я. А Настя и Леонид, о чем-то болтая, стали прогуливаться по полянке, залитой солнечным светом и покрытой фиолетовыми и розовыми цветами, уютно расположившейся у подножия крестообразного Кайласа и контрастирующей с унылой снежной шапкой Горы Свастики. Для меня и Петровича стало очевидно, что идти надо строго по той тропе, которая выведет к самому ближнему буддистскому монастырю часа за три неспешного хода. Однако Мессинг все пытался подыскать альтернативные варианты продвижения нашей группы по Кайласу.

– Мишель, не могу понять, – не выдержал я, – чем вас не устраивает этот маршрут?

– Действительно, почему вы все время пытаетесь подыскать для нас что-то более сложное, чем очевидное и просто? – поддержал меня Петрович.

– Коллеги, – спокойно отвечал Мессинг, даже не стремясь выдержать паузу, – я отнюдь не склонен подвергать критике тот путь, который не только вам, но и мне видится оптимальным. Вот только оптимальность его не может и не должна редуцировать хотя бы гипотетические возможности путей иного свойства, нежели предложенный. Тривиальность, я бы даже сказал банальность этого пути, меня, коллеги, и смущает. Словно кто-то наталкивает нас только на этот путь. Мы согласимся, а мышеловка и захлопнется.

– Мишель, – удивился я, – не преувеличиваете ли вы? Не кажется ли вам, что бояться тривиальности в данном случае непродуктивно?

– Прекрасно, Рушель, понимаю вас, однако поделать с собой ничего не могу Так уж я устроен: пока не прокручу все возможные альтернативы, не соглашусь.

Признаться, эта черта характера моего друга была мне не только известна, но глубоко мне импонировала. В тех случаях, когда я готов был броситься в первую попавшуюся открытую дверь, Мессинг не спеша проверял все прочие двери, имеющиеся в наличии. Вот и сейчас он занимался «проверкой дверей», сознательно обходя ту, что призывно распахнулась перед нами. Я решил промолчать и стал наблюдать, как Настя и Леонид гуляют по прекрасной поляне. Петрович, не хуже меня знавший Мессинга, тоже присоединился ко мне. Вскоре к нам на свежую от утренней росы траву присел и Мишель. Несколько виновато он произнес:

– Простите, коллеги, что заставил вас ждать… Однако долг проверить все иные пути-дорожки был для меня превыше стремления успеть в ближайший монастырь к обеду.

– И теперь вашими стараниями, – скептически проворчал Петрович, – нам придется оставаться голодными в лучшем случае до ужина.

– А в худшем? – с опаской спросил подошедший Леонид.

– А в худшем, – голос Петровича окреп, – нам в этой жизни и вовсе не суждено будет когда-либо отведать пищи материальной.

Леонид на этих словах с опаской посмотрел на нас. Мы, сколько могли, сохраняли серьезность, первой не выдержала Настя. Как только девушка засмеялась, то и Петрович, и Мишель, и я уже не могли удержаться от хохота.

В таком жизнерадостном настроении, подхватив рюкзаки, мы выдвинулись в сторону близлежащего буддистского монастыря. Мессинг, чтобы хоть немного реабилитироваться перед нами за свои долгие размышления по части дорог, которые мы выбираем, прочел нам вслух замечательное стихотворение своего любимого русского поэта XIX века Василия Дмитриевича Лебелянского о трудной дороге вверх. Прежде чем прочесть его, Мишель рассказал нам следующее:

– Вы, коллеги, конечно, знаете, что в поэтическом наследии Василия Дмитриевича Лебелянского довольно много стихотворений, оказывающих специфическое воздействие на человека и даже на мир. Лебелянский создавал эти стихотворения, чтобы сделать свою весьма трудную жизнь хотя бы чуточку легче. Поэт с самой юности страдал целым букетом фобий, в числе которых была и очень своеобразная – боязнь дальних дорог. Стихотворение, которое я сейчас прочту вам, как раз и написано на тот случай, чтобы всякий его прочитавший или прослушавший легче перенес путешествие.

И Мессинг прочел:

«Нелегко разрываться на старые искры в причудах чужого минувшего.

Проще видеть за этим закатом какие-то новые в памяти странности.

Упиваться волнением, стирая в сознании надежду на самое лучшее.

Сохранять тишину в этой все повидавшей умеренной данности

Всех времен. Пораженье укрылось за склоном холма. Одинокие

Предлагались решенья, которым давалось довольное прошлое.

Оставались шаги по стеклу в неприличности очень уж легкие.

Сохранялось на сферах тяжелых лишь только серьезно хорошее.

Продолжение жалело себя. И за этими серыми мутными сферами

Что-то радостно пело по нотам. Полночными сонными искрами

Кто-то мир укрощал. И давалось здесь каждому истина верою.

И рождались слова. И на свечи здесь ладаном вяло так брызгали,

Понимая, что много кажется в вечности сладостно прожитым.

Тишина воцарилась над миром. Чужими в эпоху стремленьями

Растворяется то, для чего по дорогам никем никогда здесь нехоженым

В эту ночь уползают следы тишины. И направленным в прошлое веяньем

Растворяется мир в пустоте. По законам великой и славной прозрачности

День минувший собой остается до этого мира от трудного года уставшего.

Сферы века окажутся слишком уж в свете традиции выжженной мрачными.

Перейдут в тишину повседневности вечность сурово кому-то отдавшие».

И действительно, как только Мессинг продекламировал это стихотворение, я заметил, что на душе, на сердце стало как-то сразу легче, спокойнее. С годами я научился ценить спокойствие, хотя прекрасно помню, как в молодости не соглашался с Пушкиным, утверждавшим, что главное в жизни – это покой и воля. Точнее сказать, про волю, про свободу я соглашался, а вот про покой никак согласиться не мог. Однако это было в молодости, теперь же я стал понимать гения русской поэзии, для которого именно спокойствие было на первом месте. Думаю, что похожее ощущение от стихов Лебелянского испытали и мои товарищи – мы подхватили рюкзаки и бодро зашагали вверх по горной тропе, наслаждаясь полуденным теплом и пением южных птиц.