И все же после одиннадцати лет правления, в течение которых все придворные, дамуазо и заезжие гости неутомимо воспевали изящество и красоту княгини Антиохийской, пасть в грязь лицом перед французским двором казалось невозможно, и исключительно ради чести Утремера Констанция накинула на плечи бархатный, подбитый соболем плащ с пелериной и капюшоном, ниспадающим на лоб модным мыском.
В огромном зале слуги установили длинные столы и скамьи, все было готово к торжественной встрече Людовика VII и его супруги – королевы Франции, герцогини Аквитанской, графини Пуатье и прочая, и прочая. В десятый раз мажордом обсудил с княгиней перемены блюд, выступления жонглеров, акробатов и труверов. Совсем недавно до Заморья дошло изысканное провансальское нововведение – исполнение под музыку менестрелями красивых, чувствительных песен о любви, пусть французы поразятся, что и на краю Утремера известны стихи Овидия и песни царя Соломона. Несчастные крестоносцы заслужили все возможные удовольствия.
Как обрадуется ее заботе натерпевшаяся путевых тягот французская королева! Констанция всегда завидовала людям, растущим в кругу любящих братьев и сестер. В чем бы ни винили покойную мать и теток, взаимную привязанность и преданность дочерей Бодуэна II признавали все. Вот и Констанция непременно полюбит Алиенор как родную, дорогую сестру.
На петляющую под облачным пасмурным небом дорогу выползла из-за холма змея воинов. Во главе процессии двигались сверкающие металлом рыцари Антиохии, за ними колыхалась бесконечная, гигантская, бурая река пеших паломников. Ополчение приблизилось, всадники въехали в ворота Святого Петра, их встретил оглушительный колокольный набат, франкские горожане со слезами приветствовали спасителей, словно то были потерянные и вновь обретенные колена Израилевы, забрасывали их цветами миндаля и рисом. Свершилось, наконец-то свершилось – рыцарство Европы прибыло сражаться и победить вместе с ними!
Головные всадники заполнили узкие, крутые подъемы к замку. В первом ряду Констанция признала высокую мужественную фигуру Раймонда. Над ним реял красно-синий стяг Антиохийского княжества, а рядом – как символ наступления лучших времен, неразрушимой связи и безотказной помощи – трепетал на ветру лазурный баннер дома Капетингов, а рядом ультрамариновый гонфалон Аквитании со вставшим на дыбы когтистым львом. Вокруг, как протянутые руки друзей, полоскались в небесах язычки прочих славных стягов и вымпелов. Не видно только священной орифламмы, обагренной кровью Сен-Дени, потому что на марше ее несет на себе избранный для этой чести рыцарь, и разворачивают реликвию Франции только в бою.
Лошади триумфально цокали копытами, трясли гривами, помахивали хвостами. Раймонд скакал без шлема, сбросив капюшон хауберка, его загорелое лицо светилось в ореоле выгоревшей шевелюры. Рядом с ним гарцевала женщина в золотой кирасе на груди, за ее плечами развевался малиновый плащ Констанции. Это была сама Алиенор, конечно. Несмотря на мучительное морское плавание, королева предпочла скакать девять миль от гавани верхом, а не сидеть в носилках. Даже если бы супруг не попросил подарить исстрадавшейся паломнице этот великолепный плащ, княгиня сама сообразила бы, что бедняжке, перетерпевшей морские бури и лишившейся в пути всего своего скарба, необходимо послать теплую одежду, только Констанция не могла и представить себе, как, оказывается, прекрасна эта подбитая горностаем мантия! Недаром это было ее любимое одеяние! Впрочем, Бог с ней, несчастные крестоносцы потеряли несравненно больше, поспешая франкам на помощь.
В одном ряду с дядей и племянницей на пегой лошадке трусил еще один всадник, тоже высокий, но, в отличие от пуатевинцев, сутулый и понурый – Людовик VII. Вид у бедняги был вовсе не королевский.
Чем ближе подъезжала кавалькада, тем заметнее становились потрепанный вид и бедственное состояние французов. Недаром эта армия, наполовину состоявшая из калек и доходяг, так долго плелась от гавани до города. И все же их прибытие вселяло в душу радость и уверенность. В гостеприимной Антиохии паладины отдохнут и наберутся сил перед грядущими боями.
Вытянувшись во весь рост, чтобы придать себе немного величия, которое в таком избытке у отпрысков Гийома Аквитанского, убедившись, что ни один волос не выбивается из-под тугой шелковой повязки, Констанция приготовилась встречать гостей с радушием Петра у райских дверей. К ее коленям прижался пятилетний Бо, малышу не терпелось увидеть знатных паломников.
Первым в залу вошел Людовик VII Капетинг, он близоруко оглядывался и неловко сутулился. Волосы короля слиплись от грязи в темные пряди, лицо было усталым и изможденным, глаза запали в орбиты, небритые щеки ввалились. Венценосец был обряжен в какую-то потасканную черную хламиду, на которую грубыми стежками был нашит красный крест, под мышкой зажал суму паломника. Неудивительно, что Бо продолжал тянуть голову, глядя мимо оборванного бродяги. Мальчик не догадывался, что этот нищий монах и есть христианнейший властитель Франции.
И все же долговязый, большеносый, сероглазый король с первого взгляда понравился Констанции, может потому, что выглядел смиренным и растерянным. Княгиня подтолкнула к гостю сына, Бо оглянулся на нее с изумленным недоверием и, смущенный, вслед за матерью послушно склонился в глубочайшем почтении перед монархом, совершившим почти невозможное – собравшим войско и прибывшим на помощь Заморью.
– Ваше величество!
Невнятный ответ Людовика прозвучал так тихо, что Констанции пришлось притвориться, что она расслышала его слова. Вялыми руками Луи поднял княгиню из ее поклона, выронил при этом суму, неловко обнял, случайно стукнув ее посохом в висок, троекратно поцеловал, дважды вместо щеки попав в ухо. Руки у короля были холодные, губы – влажные, светлые глаза постоянно мигали. Он ласково склонился к наследнику Антиохии, но пошатнулся и едва не упал прямо на мальчика. Бедняжка Бо испугался. Людовик совсем не походил на антиохийских рыцарей – мощных, загорелых, уверенных в себе рубак. Французский король явно не был создан для лишений и трудностей походного марша. Тем больше его заслуга, что он все же предпринял это славное деяние. Сердце Констанции стиснула то ли жалость, то ли нехорошее предчувствие. Бедный, невезучий Луи! В невольном порыве она крепко сжала мягкие руки монарха, пытаясь ободрить его.
За Людовиком в проеме показался Раймонд. Увлеченный беседой, князь остановился. Он глядел назад и что-то весело говорил следующей за ним племяннице. Констанция сердечно улыбалась, терпеливо ожидая измученную путешественницу. Наконец Раймонд шагнул в залу. Оживленное лицо его было озарено ласковым сиянием, тем редчайшим, любимейшим Констанцией выражением, принадлежащим только ей и их детям.
Констанция прожила с Раймондом много лет, родила ему Боэмунда и Марию, а ныне носила под сердцем его третье дитя, но по-прежнему каждый раз, когда он возникал на пороге и улыбался ей, сердце ее трепетало лучом солнца на воде. Не существовало рыцаря краше и мужественнее ее Раймонда, вот только улыбался он в последние годы очень редко. Отрадно было увидеть ее Пуатье вновь воспрявшим!
Он вел королеву за собой, держа, как в танце, приподнятой рукой кончики ее пальцев. Вот Алиенор возникла в дверной раме, и всем показалось, что все эти годы франки ждали ее одну. Констанция и ее дамы замерли, ошеломленные видением. На груди королевы сверкала золоченая кираса с выдавленными на металле полушариями женской груди. От одного вида этой дерзновенной кирасы перехватывало дыхание, так необычно смотрелся бесстыжий и одновременно прекрасный доспех. И все остальное в королеве тоже оказалось под стать языческой Афродите, а не христианской паломнице: распущенные длинные, темные, с медным отливом волосы древнегреческой Медузы, мантия, ниспадающая складками, как на статуе с соборного фронтона. Но такая высокая, широкоплечая, с гордо поднятой головой, излучающая уверенность статуя осквернила бы любой христианский храм и украсила бы любое языческое капище. Влажная ткань платья приникла к ногам королевы, облепив полусогнутую мускулистую ногу и ядро коленной чашечки. Даже замерев в дверном проеме, Алиенор казалась устремившейся вперед, словно гальюнная фигура на носу корабля. Ее лицо с крылатыми, темными, высокими бровями и живыми зелеными глазами, с тонким хищным носом и решительным подбородком было озарено полетом мысли. На этой женщине не сказались ни усталость, ни холод, ни мучительные лишения бесконечного пути и морских бурь.