Шопенгауэр как лекарство - читать онлайн книгу. Автор: Ирвин Д. Ялом cтр.№ 63

Филип поднял глаза на Тони и ответил:

— Все, что ты сказал, не лишено смысла. — Затем он повернулся к Джулиусу: — Наверное, я должен попросить у тебя прощения. Шопенгауэр всегда предупреждает о том, чтобы мы не позволяли нашим субъективным ощущениям примешиваться к объективным оценкам.

— А Пэм? Ты забыл извиниться перед ней, — напомнила Бонни.

— Да, и перед ней тоже. — Филип бросил быстрый взгляд на Пэм, но та отвернулась.

Когда стало ясно, что Пэм не собирается отвечать, Джулиус заметил:

— Пусть Пэм тебе ответит, когда придет время, Филип, а что касается меня, то не нужно никаких извинений: ты здесь для того, чтобы понять, что ты говоришь и почему. А Тони, я думаю, абсолютно прав.

— Филип, можно, я тебя спрошу? — сказала Бонни. — Этот вопрос мне много раз задавал Джулиус — что ты чувствовал в последнее время после занятий?

— Я чувствовал себя неважно. Был растерян, даже взвинчен.

— Я так и думала. Я знала это, — сказала Бонни. — А как насчет замечания Джулиуса — помнишь, про руку помощи, которую протянули тебе Стюарт с Ребеккой?

— Я об этом не думал — я пытался, но так и не смог. Иногда мне кажется, что весь этот шум и гам только отвлекают меня от настоящего дела. Все эти рассуждения о прошлом и будущем мешают нам сосредоточиться на главном — понять, что жизнь есть лишь краткое мгновение настоящего, которое мы никак не можем поймать. К чему вся эта суета, если знаешь об этом?

— Теперь я понимаю, что Тони имел в виду. Ты действительно не умеешь радоваться жизни. Какая тоска, — заметила Бонни.

— Я называю это реализмом.

— Хорошо. Если жизнь всего лишь мгновение, — не унималась Бонни, — то я тебя про него и спрошу — что ты думаешь сейчас, вот в это самое мгновение, о том, что тебе помогли? И почему ты перестал ходить с нами в кафе? Уже два раза тебя как ветром сдувало. Ты что, думал, тебя никто не пригласит? Нет, давай, я спрошу так: что ты думаешь сейчас, в это мгновение, о том, чтобы пойти с нами в кафе после занятий?

— Я не привык так много разговаривать — мне нужно прийти в себя. После занятий я хотел бы расслабиться.

Джулиус взглянул на часы.

— Пора заканчивать — мы и так уже засиделись. Филип, я не забыл про наш уговор: ты выполнил свою часть — я выполню свою на следующем занятии.

Мы должны ограничивать свои мечты, обуздывать желания и сдерживать гнев, помня о том, что человек способен достичь только бесконечно малой доли того, к чему стоит стремиться…

После занятия группа привычно направилась в кофейню на Юнион-стрит. Поскольку Филипа не было, никто не заговаривал о нем. Вопросы, поднятые на встрече, тоже остались в стороне — вместо этого все с огромным интересом выслушали рассказ Пэм о поездке в Индию. Бонни с Ребеккой чрезвычайно заинтересовал рассказ про Виджая, таинственного попутчика с волнующим ароматом корицы, и обе наперебой убеждали Пэм не отказываться отвечать на его электронные письма, которыми он в последнее время ее забрасывал. Гилл был непривычно оживлен, не переставая благодарил всех за поддержку, обещал непременно встретиться с Джулиусом, окончательно завязать и в ближайшее время вступить в общество анонимных алкоголиков. Он даже поблагодарил Пэм за то, что она как следует его пропесочила.

— Слушайся Пэм, — сказал ему Тони. — Она плохого не посоветует — строгая, но справедливая.

Когда все разошлись, Пэм вернулась к себе домой в Беркли. Дом, где она жила, стоял на холмах, прямо над университетом. Она часто хвалила себя за то, что после свадьбы с Эрлом у нее хватило ума сохранить эту квартиру — какое-то чутье подсказывало ей, что когда-нибудь квартира пригодится. Она любила эти комнаты, обитые светлым деревом, свои тибетские коврики и теплый солнечный свет, струившийся в окна по вечерам. Ей нравилось, сидя в шезлонге, потягивать просекко и смотреть, как солнце медленно опускается в залив.

В этот вечер мысли о группе не давали ей покоя. Она вспоминала, как Тони в первый раз сбросил с себя шутовскую маску и с хирургической точностью обработал Филипа. Да, это было просто восхитительно. Жаль, у нее не было с собой магнитофона. Тони просто чудо — мал золотник, да дорог. Со временем его достоинства проступают все ярче. А как он сказал про нее — «строгая, но справедливая»? Интересно, заметили они, как много «строгости» и мало «справедливости» в ней было, когда она накинулась сегодня на Гилла? Да, напасть на Гилла было одно удовольствие, и то, что это пошло ему на пользу, даже немного портило дело. «Генеральный прокурор» — так он ее назвал? Слава богу, у него хватило смелости хоть на это. Правда, он тут же смазал все своими льстивыми похвалами.

Она вспомнила, как в первый раз увидела Гилла — он сразу привлек ее внимание: это лицо, эти мускулы, которые угадывались под жилеткой. И как быстро потом наступило разочарование: как трусливо, как малодушно он старался угодить каждому. А его нытье, его бесконечные жалобы на Роуз — его настырную, фригидную худышку Роуз, у которой, как выясняется, все-таки хватило разума не залететь от этого пьянчужки.

Уже после нескольких занятий Гилл занял почетное место в длинном списке неудачников, с которыми сталкивала ее судьба. Возглавлял этот список ее отец — человек, позорно бросивший диплом юриста из страха перед трудностями адвокатуры и избравший безопасный путь тихого клерка. Всю жизнь он наставлял секретарш, как правильно составлять деловую корреспонденцию, не нашел в себе сил справиться с обычной пневмонией и скончался, даже не дожив до пенсии. В затылок отцу дышал Эрон, ее застенчивый прыщавый дружок, который предпочел отказаться от колледжа в Сватморе, только чтобы не покидать мамочку, и каждый день мотался на электричке в университет Мэриленда, потому что тот был поближе к дому. А Владимир, так упорно добивавшийся ее руки, — даже не удосужился получить приличное место и был навек обречен перебиваться случайными заработками, читая лекции юнцам про то, как правильно писать сочинения. А ее бывший — Эрл, с которым, слава богу, все скоро закончится, — фальшивый насквозь, от хваленой греческой краски для волос до заученных чужих мнений о книгах. Эрл, который любовно обхаживал свои закрома, кишащие восторженными пациентками, готовыми, как и она сама когда-то, в любую минуту прыгнуть к нему в постель. А Джон? Трус, побоялся бросить жену, с которой его ничего не связывало. А ее последнее приобретение, Виджай? Ну уж нет, пусть такие, как Бонни с Ребеккой, дерутся за него, а она не собирается вздыхать по человеку, которому нужно провести сутки в трансе, чтобы справится со стрессом от заказывания чашки чая.

Но все эти мысли приходили и уходили. По-настоящему ее занимал только один человек, Филип — этот надутый фанфарон, зомби, второй Шопенгауэр, который сидит, изрекая чужие глупости, и только притворяется человеком.

После ужина Пэм подошла к книжному шкафу и отыскала на полках Шопенгауэра. Одно время она собиралась всерьез заняться философией и даже готовилась написать диссертацию о влиянии Шопенгауэра на Беккета и Жида. Ей нравился его стиль — лучший философский стиль, исключая Ницше, конечно. Ее восхищала эта мощь, этот интеллект, бесстрашие, с которым он расправлялся с любыми предрассудками. Однако позже, когда она узнала побольше о нем самом, она почувствовала непреодолимое отвращение к этому человеку. Пэм сняла с полки старенький томик из полного собрания сочинений и, открыв раздел «О нашем поведении по отношению к другим», перечитала подчеркнутые места: