Ибо ты подорвал его силу, разрушил могущество и связанным мне сейчас отдаешь,
И так моя ненависть насладится кровью его, свернувшейся на груди,
Ненависть, что постоянно гложет и точит по мере того, как свершенье ее все ближе».
И мы продолжали шествовать через хаос, изъеденный, выжженный небом,
И солнце склонялось, и удлинялись от скал расщепленные тени.
И Минерал Великий призывал их к себе, на склоне его бил Фонтаном Исток.
И когда добрались до ущелья Птиц, то заметили, что к Истоку приближаются
Двое.
«Исполнено сердце мое скорпионьим ядом. Вот он! Вот он!
Старый медведь, под тяжестью лет согбенный, вот он, дряхлый владыка!
Лезет дальше, ползет, силы теряет и думает он, что знает, куда он идет, думает, что убежит,
И не знает, что он уже мертв, повержен рукою моею, презреньем и местью,
Ах! Гигант для яслей, тиран в захолустье, просто отец семейства,
Спотыкаешься ты о камни, задыхаешься, запыхавшись, и влачишь за собой эту женщину-бремя.
Ты умрешь, мой Отец, освобождая сердце мое и жизнь, и тогда я смогу возвестить
Свою Истину Городу».
И сказал я ему: «Воистину в жилах твоих бегущая кровь отравлена скорпионьим ядом, быть может, в этом и кроется Истина?»
И сказал ему Пьер: «Во мне ненависть говорит, пусть он умрет!
И если умрет он не от моей руки, то станет кончина его для меня тяжкой ношей!
Пусть скорее погибнет тот, кто унизил меня!»
И солнце склонялось,
И когда подошли к плато, где ветр предваряет ущелье Птиц,
Обернувшись, Отец нас заметил.
И спешило тяжелое солнце в марево пасть.
Набонид, обернувшись, под собою увидел двух своих сыновей, верно идущих по следу его.
«Вот те, что изгнали тебя из башни, с вершины которой ты возносилась над Городом и Долиной.
Вот те, что изгнали тебя из счастья и гонят меня как охотничьи псы.
Это мои сыновья, порожденные мной, и, если бы не было их,
Ты жила бы по-прежнему в собственном тайном замке, где счастье тебе я дарил,
Тебе, сотворившей словом волшебным славу мою и мое богатство.
Взгляни, они рыщут, нюхая след мой, словно ищейки,
А когда-то нежными, милыми были мои сыновья, уважения исполнены были мои сыновья, Первый — послушный, мудрый — второй, а третьему я дарил все свое снисхожденье.
Нежными и приятными были мои сыновья, но термитами оказались,
Что исподволь мою жизнь и мощь точили, термитами, крысами оказались,
Червями и язвами свежими, гнилью зубной троекратной,
И когда захотел я на лаврах славы своей почить, слава рухнула, ибо они терпеливо Основу ее расшатали.
Сверхчеловечное счастье, которое я для тебя построил, они уничтожили, эти термиты, крысята,
В тени копошились, словно личинки, острые челюсти выставляя,
Я же, всесильный и всемогущий, я, Набонид Великий, что для тебя построил Великое Счастье,
В котором людям не было места,
Людям, лизавшим подошвы моих сапог,
Имел трех сыновей, покорных, послушных, но они мою мощь подточили
[75]
, счастье твое разрушив.
Эти шанкры, черви и крысы.
И вот я бегу по знойным горам, и преследуют шавки меня, тявкая бестолково.
И что для меня это бегство значит, если предсказано так? что для меня это все, раз ты рядом со мною,
Моя прошлая жизнь — ничто, ведь ты — моя жизнь, моя прошлая жизнь — ничто,
Но щенки, что чуют мой след, почему в Родимом Городе не остались сосать Молоко своей матери именитой!
Один обманул мое снисхожденье, другой — мою власть,
Так пусть же исчезнут они с этих гор, предначертанных для великанов! пусть оставят мой след!
Я город покинул, поскольку ты — моя жизнь, так пусть и город меня оставит!
Пусть убираются прочь сучьи детеныши, пусть возвращаются в будку свою и грызутся за кость, которую я им кинул!»
И тогда Набонид Великий прицелился в две человечьи фигурки, что казались затерянными среди скал,
И выстрелил.
Но сыновья чересчур далеко отстояли, чтобы пуля могла их достичь, и он, великий охотник, хорошо это знал,
Но выстрелил все же.
Пули его летели меж скал и над бездной, блуждая в пространстве и падая без успеха.
Пулей последней он целил в орла, что парил над его головою, и его умертвил.
И пораженное солнце
[76]
исчезло за горы западной стороны, и мракостно ночь наступила.
И сказала она: «Пойдем!» — и бросил ружье Набонид Великий, и вдвоем они в путь пустились сквозь кромешную тьму.
«Ах, старый охотник, так, значит, отныне ты ничего сделать не можешь, не можешь, и ничего отныне не видишь?
Твои пули бессильны
[77]
и безнадежны, бедный старый охотник, сам превратившийся в мелкую дичь.
Где это видано, чтобы в охотников дичь стреляла? несчастная мелкая дичь?
Ибо ты больше не лев, отец мой, не всемогущий и сильный лев.
Ты больше не гибкий свирепый тигр, ты больше не грузный медведь, горный владыка,
Ты всего лишь жалкая мелкая дичь, и из последних сил ты бежишь, словно заяц, спасаешься, словно белка,
И тут тебе, кролику, вздумалось целиться в нас из соломенной пушки.
Неужели ты хочешь охотника подстрелить, мелкий грызун? уж лучше б на барабане ты выбивал
Похоронную дробь, дабы смерти в такт подыграть, что шагает к тебе большими шагами.
Меж горных отрогов, в глубинах расщелин пусть слышится эхо плача и стона,