Взгляд медузы - читать онлайн книгу. Автор: Сильви Жермен cтр.№ 39

Но в заговор вступили не только вещи, но и все вокруг. Комната, стены, пол и потолок, а также смежная с ней гостиная и огород за окнами, и комнаты на втором этаже. Весь дом, вся улица, весь поселок. Весь мир и вся жизнь.

Жизнь перестала быть жизнью, она покорилась смерти. Все цвета растеклись, растворились в траурной черноте; любое движение, любой жест причиняют боль, больно произносить слова, а смотреть вообще невыносимо. Да и что делать, если все теперь стало пресным и тщетным? И куда идти, если всюду зияет отсутствие? Что говорить, если все слова пусты и все заглушены воплями, слезами, а главное, молчанием? И куда обратить взор, одержимый одним-единственным видением? Видением тела, лица, которых больше нет на свете. И что теперь думать и как думать? Горе не способно рассуждать, оно утыкает мысль терниями, обращает в скорбный соляной столп любое воспоминание, осмелившееся вынырнуть на поверхность сознания. Горе безжалостно неразумно. Это тиран, глумящийся над рассудком, унижающий ум, каким бы могучим он ни был.

Женщина в черном стала жертвой этого тирана. С самого ее рождения жизнь была враждебна к ней. Отца своего она не знала. Алоиза была плодом очередного увольнения из части; когда она родилась, ее отец уже был мертв, погиб в окопах Великой войны [3] . И ее он зачал как бы походя, в промежутке между двумя отправками на позиции. Потом пришла пора великой любви, и тот, кого она любила, стал ее мужем, и они оба поклялись, что любовь их — до гробовой доски. Но жизнь очень скоро обманула их, и счастье длилось неполных семь лет. Началась новая война, и, словно взмахнув злокозненной волшебной палочкой, она унесла и тело, и душу возлюбленного супруга. Счастье не дожило до зрелого возраста, скорбь же и горечь затянулись на долгие десятилетия. И теперь настал черед того, кто был ее единственной отрадой. Ее маленький Король-Солнце, свет ее жизни, ее нежный лунный василек скончался. Сын соединился с Супругом, ушел за незримый предел, куда был изгнан его отец, которого он не видел и не знал.

* * *

Фердинан умер в самом начале февраля. Сейчас уже март, но календарь не реагирует на быстробегущее время. Впрочем, какое это имеет значение, ведь этот календарь висит в комнате уже несколько лет; Фердинан сохранял его из-за красивых иллюстраций, ему нравились виды портовых городов, таких далеких и в пространстве и во времени. Фердинан не обращал внимания ни на дни недели, ни на числа. Когда начинался новый месяц, он переворачивал страницу, а какой год, ему было абсолютно безразлично. Он умер обращенный лицом к Стокгольмскому порту, к этому скоплению островков, серо-стальному морю, к черным крохотным парусникам. И теперь уже не явятся на свет порты Мессина, Алжир, Брест, Глазго или Лиссабон, гораздо более красочные и оживленные. Время застыло и уже не переплывает из порта в порт. Оно затонуло в ледяных водах шхер Балтики.

А теперь еще запоздалый снег, что падает за окошком крупными хлопьями, отодвинул наступление весны, снова привел зиму. Он все укрыл своим тусклым блеском. И не только то, что зримо; он удерживает людей, никто не осмеливается топтать его девственную чистоту; он глушит все звуки.

Снег сыплется на имя Фердинана. «Это имя королей и императоров, а не простых смертных!» — любила когда-то повторять его мама. Ведь для матери он всегда был только королем.

Снег сыплется на имя Фердинана. И это заледенелое имя дрожит на сомкнутых губах Алоизы, наворачивается слезами ей на глаза.

Сыплет снег. Король умер — и мир пуст. Алоиза неощутимо покачивается на непреодолимом пороге. Она все не может постичь, не может заставить себя поверить в произошедшее.

Сыплет снег, всюду сыплет снег. Память Алоизы белым-бела. Она перестала взывать к прошлому, гоняться за воспоминаниями. С сеансами сновидения-реальности навсегда покончено. Больше уже Алоиза не укладывается на диван. Сейчас надо держаться на ногах. Здесь, на пороге, на страже у края пустой могилы. Что делала она на диване, чье тело укладывала рядом с собой? Колдовское тело Виктора, который приходил овладевать во сне ее жаждущим телом и исчез так же внезапно, как явился. Это колдовское тело появилось сразу после падения Фердинана и исчезло, как только Фердинана не стало. То было тело-мародер, пришедшее украсть земную оболочку другого, чтобы обрести возможность упокоиться в могиле.

Длинный Марку верно говорил: «Кто-то, погибший насильственной смертью, похитил душу Фердинана и теперь бродит вокруг него, пытается похитить жизнь. Нужно изгнать этого призрака, этого злокозненного духа, задобрить его, чтобы он оставил ваш дом». А что делала Алоиза? Все совсем наоборот. Только и знала что призывала этого призрака, отдавалась ему. Стала любовницей, сообщницей погибшего насильственной смертью.

Снег сыплет на безмолвное имя Фердинана. На кладбище все могилы стали безымянными. Они превратились в безликие, плавные, белые холмики. Кто первым решится протоптать тропку, осквернить снег на дорожках, что вьются вдоль могил?

Снег сыплет на исчезнувшее тело Фердинана. Не холодно ли ему? Глядя на тусклый свет, что сочится в комнату сквозь окошко, Алоиза не может отвязаться от этого вопроса. И тот же холод, что угрожает утраченному сыну, постепенно охватывает сердце Алоизы.

Бокал ее пуст. Алоиза смотрит в бокал, который держит в руке. Во рту у нее сухо. Ее взгляд на некоторое время задерживается на капле, что блестит на дне. Она пытается обдумать какую-то мысль, но у нее не получается. И она позволяет жажде вести себя. Алоиза возвращается в гостиную. На столике стоит бутылка. Алоиза наполняет бокал джином. И опять возвращается на порог комнаты Фердинана.

Она подносит бокал к губам. И вдруг ей кажется, что освещение в комнате изменилось, из мутно-белого стало каким-то шелковистым. Потому что прекратился снегопад. И теперь снег безмолвно лежит, нетронуто чистый, и снова сияет небосвод, освободившийся от туч. Снег искрится, мерцает, и мерцание это струится в воздухе, ложась на стены домов, и проникает даже в сами дома.

Серо-свинцовые воды Балтики становятся серебристо-серыми, абажур из вощеной бумаги обретает алебастровую прозрачность, а сквозь черное покрывало, которым завешено зеркало, кое-где пробиваются искорки. В комнату вдруг врывается столько света, возвращая предметам краски, что Алоиза вздрагивает и поворачивает голову к окошку. Сверкающая белизна за окном слепит ее, и она щурится. Ее глаза, ее ресницы блестят: это навернувшиеся слезы. Сердце внезапно начинает биться сильней, быстрей, ее пронзает бессмысленная надежда. А что, если это сияние, столь внезапное и сильное, излучает вовсе не снег, а лицо, а уже преображенное тело Фердинана? Что, если этот поток белоснежного света изливается из души Фердинана, чтобы укрыть землю, достичь неба, соединиться с нею, его матерью, и унести ее в незримые пределы? А вдруг, если сорвать с зеркала черный траурный покров, в нем отразится лицо Фердинана? Сердце Алоизы стучит, как бешеное. И, уже не помня себя, она переступает через порог, подходит к зеркалу, ставит бокал на комод и приподнимает черный покров.