Взгляд медузы - читать онлайн книгу. Автор: Сильви Жермен cтр.№ 19

Она не плачет, у нее даже не возникает желания заплакать. Уже давно она не способна выжать из себя ни слезинки. Людоед все украл у нее — даже слезы. Когда он в первый раз проник в ее комнату, она впала в такое оцепенение, что разразилась рыданиями. А он, пока шел от окна к ее кровати, срывал с себя одежду — рубашку, штаны, трусы, бросая их на пол, и когда оказался около нее, был совсем голый. Она впервые видела мужское тело, мужскую наготу. Мужской член. И он ужаснул ее. Она ничего не понимала. У мужчины, который среди ночи проник в ее комнату, было лицо брата, но его тело ей было неведомо. Тело одновременно очень красивое и чудовищное. У какого животного похитил он это нелепое, длинное, что торчало у него между ног? В общем-то даже смешное, похожее на обломанный сук и однако же смущавшее и тревожившее ее гораздо больше, чем все прочие находящиеся в движении члены его тела. Член, которого у нее не было и назначения которого она не знала, но инстинктивно чувствовала необузданную свирепость, исходящую от него. А брат, такой знакомый и в то же время не похожий на себя, а оттого еще более пугающий, склонился над ней, резко сорвал простыню и одеяло, схватил на руки, поднял, отнес на диван и навалился на нее. Она закричала, но он сдавил ей горло и прошипел: «Не смей кричать, а не то я тебя удавлю. Поняла? И не вздумай плакать. Я ненавижу слезы. Ты слышишь, ненавижу». И он грубым движением вытер ей залитое слезами лицо подолом ночной рубашки, которую он ей задрал до самой шеи.

С той ночи она перестала плакать. Даже когда ее наказывали или ей случалось пораниться, она не плакала. Людоед в одно мгновение иссушил в ней источник слез. Со временем люди заметили перемены, произошедшие в Люси: она, которая раньше разражалась слезами с такой же легкостью, как и неудержимым смехом, совершенно перестала плакать, впрочем, и смеяться тоже. Как-то Алоиза упомянула про этот феномен при крестной Люсьене, и старая язва тут же поставила диагноз: «Если ребенок никогда не плачет, это значит, что он никого не любит. Сухие глаза — отражение сухого сердца. Тут уж ничего хорошего ждать не приходится». Алоиза время от времени пробовала пугать Люси нелепыми страшилками: «Смотри, дочка, если ты никогда не будешь плакать, глаза твои превратятся в пыль. А то просто потрескаются, как земля во время засухи». Или еще: «Будь осторожней, Люси, у тебя глаза до того сухие, что как бы они не вспыхнули, когда ты будешь проходить мимо свечки. И останутся у тебя под веками две щепотки пепла». Но огонь был в сердце Люси. Огонь стыда и невысказанного страдания.

* * *

Она давно уже слышала звук быстрых, крадущихся, но неуверенных шагов. Было еще темно, когда она их услыхала. А потом раздался другой звук, но поглуше. Как будто кто-то упал на землю. Земля в огороде рыхлая, потому звук был приглушенный. А потом тишина. А сейчас уже светало. Тиски страха, сжимавшие сердце Люси, потихоньку стали слабеть. Мышцы ее постепенно расслаблялись. Она шевельнулась, руки и ноги снова подчиняются ей. Люси высовывает голову из-под одеяла, вытягивает шею. И даже садится на кровати, продолжая напряженно прислушиваться. Тишина. Видимо, то не был звук шагов людоеда, наверное, какой-нибудь зверек забрался в огород. Она зря испугалась. Люси пришла в себя, перевела дух. Однако решила, чтобы окончательно успокоиться, выглянуть в окно, проверить, что там в огороде. Она бесшумно спускается с кровати, на цыпочках подходит к окну, — приоткрывает и выглядывает наружу.

И в тот же миг ее вновь охватывает страх; она резко отшатывается от окна, руки ее затряслись, а сердце забилось так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Он там. Она увидела, что он лежит в огороде возле стены. Какое-то мгновение она стоит, замерев, шагах в двух от окна, и в глазах ее ужас. Текут минуты. Но такие долгие, так растянутые ужасом и так наполненные яростью, что кажутся они часами. А из огорода по-прежнему ни звука, там ничего не происходит. И потихоньку паника начинает уходить из сердца Люси, она снова обретает способность рассуждать и овладевает собой. Раз людоед не шевелится, раз он неподвижно лежит на земле, значит, у него нет сил забраться к ней в окно; видимо, он так напился, что потерял равновесие и не способен подняться. Ну конечно же, людоед, нажравшийся винища, лежит ногами на грядке цикория. Значит, по крайней мере на сегодня, опасности нет. Стало слишком светло, и людоед не посмеет влезть к ней в комнату.

И неожиданно в голове Люси рождается догадка. Догадка до такой степени невероятная, что она поначалу не смеет отнестись к ней всерьез.

А вдруг людоед подох?

Брат подох! Волк подох! Подох похититель слез, похититель смеха, похититель детства! Наконец-то он сдох, белокурый красавец-людоед! Люси бросается к окну, на сей раз широко распахивает его и высовывается. Сердце ее бешено колотится от надежды и неуверенности. Она впивается в распростертое тело взглядом, ставшим столь же зорким, как взгляд ястреба.

Увы, он не подох, скотина. По кое-каким едва заметным признакам Люси понимает, что он жив. Но это ничего не значит, она все равно сильней его. В первый раз. Людоеды, когда они так лежат, очень уязвимы; всякий раз, когда они вот так засыпают на травке вдали от своего логова, они теряют свое злое могущество. Разве Мальчик-с-пальчик не снял с людоеда-великана, пока тот храпел, сапоги? Семимильные сапоги! Сапоги, в которых можно бежать на край света, чтобы больше не ведать никакого горя и страха. Сапоги, надев которые, можно вернуться назад, в страну детства и вновь найти там Лу-Фе и смотреть, как он с отсутствующим видом подпрыгивает, словно замечтавшийся кенгуру. Сапоги, в которых можно пройти по небу и повести Лу-Фе к звездам. А потом, возвратясь в сад детства, пригласить в гости Анну Лизу Лимбур и Ирен Васаль.

Нет, она ни за что не станет снимать туфли со своего брата. Слишком много грязи, слез и крови налипло на их подошвы. Не станет она красть эти башмаки, пусть они покоятся на грядке цикория!

Нет, не башмаки — шаги! Вот что она у него украдет! Осторожные шаги волка, что столько раз подкрадывался к ее окну перед рассветом, шаги людоеда с глазами, точно застылая луна, шаги вора, забиравшегося к ней в окно, шаги голого мужчины, ступавшего по полу ее комнаты. Ступавшего по сброшенному одеялу, попиравшего ее тело и сердце. Шаги убийцы, подстерегающего на склоне дня девочек на сельских дорогах, чтобы сдавить им горло своими длинными пальцами.

Его шаги, что с той сентябрьской ночи почти три года назад не перестают отдаваться в ее сердце, в ее страхе — и в ее ненависти. Шаги, которые наполняли ужасом ее дни и ночи. Шаги, которые окружили ее кольцом одиночества. Она сделает так, что они навсегда смолкнут.

Вот он лежит, красавец-людоед с золотисто-шафрановыми кудрями, лежит лицом к небу, и его широко раскрытые глаза смотрят на восходящее солнце. Да не сможет он никогда больше пошевельнуться! Да останется он навсегда валяться среди грядок с овощами, отравляя воздух парами перегара и своей дурной крови. Черной, злой крови, что струится под его гладкой белой кожей.

Впервые она сама пойдет к нему. Она, девочка, разучившаяся плакать и петь, смеяться и кричать. Но отнять у людоеда его крадущиеся шаги убийцы, это она сумеет.