Сие произошло по случайности. Разумеется, описание
неизвестной было помещено городским полицейским управлением в «Нижегородском
листке» и в «Нижегородских губернских ведомостях». Однако, как водится, приметы
сии были редкостно расплывчаты и неопределенны: неизвестная особа женского
пола, росту среднего, лицо чистое, возраст около тридцати, волосы рыжеватые.
Впрочем, это уже кое-что! Все-таки «волосы рыжеватые» не столь распространены,
это относится скорее к особым приметам, которые так часто помогают выяснить
личность того или иного человека. А вот когда читаешь в «Губернских ведомостях»
заявления уездных полицейских управлений или присутствий по воинской повинности
о каких-нибудь уклоняющихся от призыва Петрах Ивановых или Иванах Петровых и
встречаешь там что-нибудь в этом роде: «Двадцати семи лет, роста среднего,
волосы русые, лицо чистое, грамотен», – то невольно воскликнешь,
перефразируя Кирилу Петровича Троекурова: «Да кто ж не среднего роста, у кого
не русые волосы, не чистое лицо! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь
говорить с этим Петром Ивановым или Иваном Петровым, а не догадаешься, с кем
бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные!»
Повторюсь: установить личность неизвестной помогли именно ее
волосы – не столько рыжеватые, конечно, сколько красивого каштанового оттенка.
Имя ее оказалось – Наталья Юрьевна Самойлова, двадцати девяти лет. Г-жи Самойловой
хватился некий Сергей Сергеевич Красильщиков, конторщик нижегородского
отделения пароходной компании «Кавказ и Меркурий». Он забеспокоился о своей
невесте (по сути – сожительнице), которая давно к нему не хаживала, хотя прежде
посещала чуть не каждый день. Красильщиков сначала предавался ревности: не
отыскался ли у него соперник, – затем забеспокоился всерьез. Он на ножах с
братом Натальи Юрьевны, а потому не мог явиться к ней в дом и осведомиться, не
заболела ли она и по какой причине пренебрегает встречами. Когда он все-таки
решился на сие, прошло три или четыре дня. Обуреваемый тревогой, Красильщиков
подстерег и подкупил кухарку, когда та шла на базар, и она поведала ему, что
Натальи Юрьевны дома нету уже который день, хозяин (разумелся брат пропавшей)
бранит ее на чем свет стоит, потому как убежден, что она проводит время со
своим сожителем, и грозиться нажаловаться на Красильщикова его начальству в
контору «Кавказа и Меркурия». То есть произошло обыкновенное бытовое
недоразумение, по причине коего покойница столь долго и оставалась
неопознанной.
В анатомический театр на освидетельствование трупа Сергей
Сергеевич Красильщиков и Евгений Юрьевич Лешковский, брат Самойловой (она была
прежде замужем, да овдовела, но фамилию, понятное дело, носила мужнину),
явились одновременно и держались одинаково отчужденно – до той минуты, как им
предъявили мертвое тело.
Я исподтишка поглядывала на них. Такое впечатление, что оба
втихомолку надеялись: вдруг это окажется не Наталья Юрьевна? Однако – увы…
Узнав ее, брат и жених повели себя вполне одинаково: издали громкий потрясенный
крик, потом поглядели друг на друга – и кинулись… о нет, не обняться и не
зарыдать дружным хором о дорогой усопшей! Они с равным усердием принялись
тузить и колошматить друг друга, выкрикивая самые ужасные оскорбления и, по
сути, обвиняя один другого в убийстве молодой женщины.
Какое-то время мы все: я, полицейский, прибывший со мной,
санитар покойницкой и эксперт-патологоанатом стояли остолбенев – это от
растерянности. Я, впрочем, очнулась быстрее остальных и закричала:
– Разнимите их, господа, что же вы медлите!
На Красильщикова и Лешковского навалились и растащили их по
углам, однако они продолжали громко браниться. Из этой перебранки внимательному
уху стало ведомо кое-что интересное. Оказывается, Лешковский был категорически
против романа сестры с незначительным пароходским служащим. Наталья Юрьевна
получила после смерти мужа очень недурное наследство (пожалуй, ее можно было
назвать завидной невестой!), и Лешковский не сомневался, что Красильщикова
прежде всего привлекают ее деньги. Я-то как раз уверена, что прежде всего его
привлекала яркая красота Самойловой (надо отметить, что он и сам высок ростом и
довольно хорош собою, хоть и несколько, на мой вкус, благостно-пресен), ну а
деньги никогда и никому не показались бы лишними.
В ответ на ругань Красильщиков отвечал, что если здесь
кто-то и мечтал прибрать к рукам деньги Натальи Юрьевны, то это отнюдь не он, а
сам Лешковский. В отличие от сестры, разбогатевшей благодаря удачному браку с
каким-то «чувствительным идиотом», как пренебрежительно назвал ее покойного
мужа брат, сам Евгений Юрьевич жил весьма скромно, только лишь на жалованье
учителя гимназии: он преподавал латынь и мертвые языки
[6].
Его страстью были старинные книги и рукописи, настоящие библиографические
редкости: у себя дома Лешковский собрал преизрядную библиотеку. Книги сии и
рукописи он привозил из путешествий, куда отправлялся, конечно, не на скромный
учительский заработок, а благодаря щедрости сестры. Красильщиков уверял, что
Самойловой надоело поддерживать безумные проекты брата, тратить деньги на
никому не нужные книги, она хотела жить настоящей жизнью. После замужества она
лишила бы Лешковского материальной поддержки. Теперь, после смерти Натальи
Юрьевны, брат остался наследником всего ее немаленького состояния. Значит,
делал простейший вывод Красильщиков, Лешковский и убил ее.
Евгений Юрьевич тоже не пощадил своего, с позволения
сказать, противника. Так, он сообщил всем желающим выслушать (напомню, в их
число входили четверо живых – официальные чины – и штук двадцать мертвых тел,
принадлежащих прежде к самым разным общественным слоям и званиям), что сестра
его прежде была увлечена Красильщиковым, спору нет, однако в последнее время
разочаровалась в нем и твердо вознамерилась прекратить их отношения. Она
считала Красильщикова человеком распущенным и развратным, обвиняла любовника в
том, что под его влиянием пристрастилась к вину, пробовала курить сигарки и
даже начала красить волосы в рыжий цвет, покупая помаду банками у какой-то
авантюристки…
Боже мой, подумала я в этом месте, оказывается, роскошный
цвет кудрей Натальи Самойловой – не более чем результат воздействия какого-то
красителя! Сама не знаю, почему меня это так огорчило.
Вообще сестра его, продолжал выкрикивать Лешковский, была о
жизни семейной, тем паче – с Красильщиковым, самого невысокого мнения и все
более увлекалась наукой, особенно мертвыми языками. Исследования и изыскания,
проводимые братом, приводили ее в восторг, она ничего так не желала, как
посвятить им остаток жизни… Красильщиков, который надеялся поправить свои
материальные дела (он транжира и отъявленный игрок, господа!), не перенес
отказа и из мести убил бывшую невесту.
Слушая все это, я с превеликим трудом скрывала усмешку,
безусловно, неуместную в сем трагическом случае. Однако, ежели отвлечься от
печальных обстоятельств, в ситуации и впрямь оказалось премного забавного.