Эдит давно уже твердит мне, что вопрос нужно решать радикально. Эдит вообще недолюбливает семейство Кмоторовичей. Да и человек она черно-белый: да-да, нет-нет, прочее – от лукавого. Неудивительно. Работает-то она в Корпорации и очень, гм, близка к Ройзельману. А там мямлей не держат. Да она и по сути такая – резкая, нередко непредсказуемая, ее, как она сама выражается, частенько заносит на поворотах. А поворотов этих в ее таинственной работе немало. Кстати, вот забавно, Эдит говорит, что я благотворно на нее влияю. Мол, если я буду рядом, она не наделает глупостей. Странно, конечно, но… черт ее знает. Чужая душа – потемки. Злые языки говорят об Эдит всякое, в том числе и о ее якобы чересчур разносторонних сексуальных вкусах: от… Ройзельмана до скромной лаборантки. Вообще-то что-то такое я замечала, и даже… все-таки мы дружим довольно давно… Ладно, поживем – увидим. Сейчас-то мне совсем не до того.
Бродить по бутикам надоело мне быстро – самочувствие было, как в старом анекдоте: «Как вы себя чувствуете? – Ох, лучше бы я себя вообще не чувствовал!» Ноги были как ватные, спину ломило, живот ныл, перед глазами то и дело проплывали темные и наоборот – светящиеся пятна, так бывает, когда смотришь на солнце без темных очков. Да что ж это такое? У меня ж только седьмой месяц пошел! А дальше что будет? Если не полегчает, а то и, черт побери, хуже станет, я же повешусь, вот честное слово. Невозможно так жить!
В общем, купила я только какой-то мелочовки – самой крупной покупкой стали легонькие босоножки с переливающимися искрами в прозрачном каблуке. Вообще-то уже осень, да и каблук мне сейчас… не очень, но ведь к будущему-то лету я смогу уже нормальную обувку надеть! Юная продавщица упаковала коробку в фирменный пакет, улыбнулась с дежурным «заходите еще», впрочем, прозвучавшим довольно искренне – почему-то, взглянув на мое пузо, все вдруг начинают страшно меня любить. Убила бы!
И тут, видимо, чтобы доставить мне полное счастье, небеса послали мне навстречу, гм, даму. Да нет, дама как дама, прошла – и ладно. Но эта… слов не найду… особа вылила на себя, наверное, ведро духов – сладких, густых, отвратительных. Я чуть не задохнулась и, пытаясь отдышаться, решила, что хватит с меня шопинга, пора свежего воздуха глотнуть.
Кстати, о свежем воздухе! Заскочив в ближайшую табачную лавочку, я купила пачку «Данхилла». Все (первый – муженек, естественно) твердят, что мне нужно себя ограничивать – идиоты! С чего бы это? Из-за детеныша внутри? Да вот еще, ничего с ним не случится! Эдит говорит, что организм беременной женщины способен справиться с любыми нагрузками, там природа десятикратный запас прочности заложила. А кому и разбираться в этом, как не ей. Медик все-таки. Ну, или биолог, черт их разберет.
Первую сигарету я выкурила на выходе из торгового центра. Уже смеркалось. Несмотря на прохладу, в летних кафе практически не было свободных мест: похоже, все городские олухи, включая туристов, вывалили на улицы в ожидании кометы, будь она трижды неладна. Вроде бы какой-то зеленоватый светлячок действительно виднелся над заходящим солнцем.
Вообще-то я не терплю скоплений народа (магазины – исключение, там я воспринимаю публику как интерьер), но сейчас, глядя на беззаботные толпы, мне внезапно захотелось… поучаствовать в процессе, что ли. Сесть на террасе, как тысячи других гуляющих, выпить, расслабиться. Вероятно, это разыгрался мой дух противоречия: ведь правильный мальчик Валентин категорически не одобряет, когда я употребляю алкоголь. На юбилее Алекса он мне при всей своей мягкотелости чуть скандал не закатил – из-за какого-то несчастного бокала слабенького сухого, подумать только! Не одобряет он! Да кто он такой, чтобы одобрять или не одобрять мои поступки?!
Нет-нет, я вовсе не собиралась напиваться. Но порция (или две? Почему нет?) хорошего коньяка с кофе – кажется, это именно то, что доктор прописал. Сосуды расширить.
Я быстренько выбрала кафешку с правом продажи алкоголя, отыскала свободный столик (для компаний он был слишком мал, видимо, поэтому его все игнорировали) и, сделав кельнеру заказ, откинулась в плетеном кресле и закурила. Все вокруг – можно было даже не прислушиваться – наперебой трещали об этой дурацкой комете. Нашли, понимаешь, смысл жизни. А я…
А я просто не знаю, куда себя деть. Мне тесно в самой себе. Мой ребенок, мое тело, моя жизнь – это тесная жесткая клетка, в которой ни выпрямиться, ни вытянуться. Я бешусь от этой скованности, потому что хочу бежать, лететь, хочу ничем не стесненной свободы… Но, куда бы я ни отправилась, моя клетка всегда со мной. Неужели другие этого не чувствуют? Сама я живу так, словно у меня перманентный, не зависящий от наличия беременности токсикоз. Или, хуже того, неизлечимая мучительная чесотка.
Принесли кофе и коньяк. Схватив бокал, я жадно, одним глотком, вылила в себя жидкий янтарный огонь. Коньяк обжег горло, скатился по пищеводу, растекаясь во все стороны теплыми искрами. Я «закусила» дымом и даже прижмурилась от удовольствия. Хорошо… В голове зашумело, по телу разлилось всепобеждающее тепло, даже тянущая, уже привычная боль внизу живота – и та, кажется, отступила перед ним.
– Мадам…
Обернувшись, я увидела, что кельнер, вместо того чтобы отойти, торчит возле меня как приклеенный.
– Что такое? – удивилась я. – Вы хотите, чтобы я расплатилась сразу? Извольте, хотя я еще не ухожу…
– Нет-нет, что вы, – пожилой кельнер, похожий скорее на повара – ну, того, что рисуют на пачках приправы к супам и черт знает чему еще, – замялся, словно оробел. – Я вижу, вы в положении. – Он опять замолчал, точно подыскивал слова.
Я недобро прищурилась. Что он себе позволяет?
– Похвальная наблюдательность. – Льда в моем голосе хватило бы на айсберг, утопивший «Титаник». – И что? У вас не обслуживают беременных? В противном случае, каким образом мое… положение касается вашей персоны?
– Но ведь, – казалось, кельнер сейчас заплачет, – коньяк и сигареты, не говоря уж о таком крепком кофе, могут плохо повлиять на младенца! – К концу фразы он повысил голос, так что на нас начали оглядываться.
Этого мне только не хватало для полного счастья! Заботливого идиота!
Должно быть, коньяк ударил мне в голову сильнее, чем я думала. Я резко поднялась, держа в одной руке сигарету, в другой – кофейную чашку.
– Знаете что? – Я тоже повысила голос. Раз уж спектакль все равно состоялся, я хоть удовольствие от него получу. – Это мое личное дело, ясно? Мое. Личное. Дело. Черт! Вас! Подери! В нашем государстве, насколько мне помнится, аборты разрешены. Так что я могла бы выскрести из себя то, что там сейчас внутри, еще полгода назад. И уж тем более не такому нищеброду, как вы, указывать мне, как я должна обращаться со своим телом – со своим собственным телом! – и со своим собственным ребенком.
Тирада вышла не шибко логичной, но мне было плевать.
– Ну и гадюшник, – прошипела я. – Подумать только, какая-то шестерка, подай-принеси, строит из себя далай-ламу. Учитель жизни, черт побери! Нет бы со своей жизнью разобраться, нет, надо посетителей поучить, тьфу! Ноги моей в этой дыре больше не будет! – Я демонстративно выплеснула кофе на пол, забрызгав свои белые «лодочки», вытащила из сумки десятку и засунула в пустую чашку, затушила там же недокуренную сигарету и резко двинулась к выходу. Быстрее, быстрее отсюда!