– Поворачиваю к острову, – сказала Хелен. – Сейчас сядем.
Марк ничего не ответил – краткий миг, когда он торчал из
планёра спиной наружу, убил все его мужество. Поэтому я выдернул из-за пояса
нож и коснулся шеи летуньи.
– Мы летим к материку. Слышишь?
Планёр по-прежнему дергался из стороны в сторону. Хелен
молчала.
– И хватит пугать, – добавил я. – Да, мне страшно! Только
вбей в свою красивую головку – на остров я не вернусь. Прирежу тебя, если
обратно повернешь. Ясно?
Теперь планёр летел ровно. Неуловимыми движениями рук Хелен
направляла его на верный курс. И высоту мы перестали терять, опять поползли
вверх, в полной тишине, и это было страшно, но в то же время прекрасно. Лишь
ветер хлестал в прорванную обшивку.
– Спрячь кинжал, – сказал я Марку. Тот взял нож и убрал в
Холод – без единого слова, как во сне, еще не отошел от страха. Что-то я
побаиваться стал оружия в своих руках – тем более в такой ненадежной штуке, как
планёр. От ветра слезились глаза, Хелен тревожно оглядывалась на прореху.
– Есть у тебя иголка с ниткой? – спросил я ее.
– Под креслом, – быстро ответила летунья. – Аккуратно шей.
Я похлопал Марка по щеке – он слабо улыбнулся, приходя в
себя. Пробормотал:
– Спасибо.
– За что спасибо, дурачок, я же сам тебя чуть не выпихнул…
– За то, что опомнился.
Пошарив под креслом, я и впрямь нашел – порезанным день
назад пальцем, не везет же ему, – воткнутую в чехольчик сиденья кривую парусную
иглу с вдетой нитью. Вовремя – материя медленно расползалась под напором ветра.
Марк забрал у меня иглу и стал неумело стягивать прореху. Над кабиной ткань
лаком не покрыта, но все равно проколоть трудно.
– Края крепи, – посоветовал я. – Вначале края, потом все
зашьем.
Небо светлело. Мы летели навстречу восходу, планёр больше не
трясся, а будто по невидимым волнам скользил. Я покосился налево, направо,
вверх глянул. Небо самое обычное, словно и не летим, ничуть ближе не стало.
Вроде бы я окончательно опомнился. Страх сжался в груди,
затаился, давил на сердце, но все-таки не превращался в панику. Марк терпеливо
трудился, прореха уже была почти затянута.
– Гнилая твоя машина, летунья, – сказал я. – Неужели
покрепче не могли сделать? Деревом обшить…
– Ты еще предложи из железа планёры строить, – фыркнула
Хелен, не оборачиваясь. Я понял, что сказал глупость, и перестал срамиться,
замолчал. Ясное дело, она же говорила: планёр большой вес поднять не может…
– Ильмар… – сказал вдруг Марк, тихо, на выдохе. – Глянь
налево…
Я посмотрел – и вздрогнул. По свинцовым волнам полз,
рассекая острым носом воду, линкор. Даже с высоты он казался громадным… неужели
эти точки на палубе – люди?
– «Сын Грома», – сказал Марк. Странное что-то прозвучало в
его голосе – гордость пополам с тоской.
Паруса на корабле были спущены, значит, он под машиной. Из
трех высоких труб валил черно-бурый дым, линкор шел на полном ходу. Это с
небесной выси кажется, что он медленный и неуклюжий, а на самом-то деле таран
волны режет, вода бурлит за кормой, и от материка до Островов корабль за
два-три дня дойдет, особенно если ветер попутный дунет. Палуба у корабля была
деревянная, выскобленная добела, а вот борта обшиты золотом до самой
ватерлинии. Дом небось и на железо бы не поскупился для лучшего корабля
Державы, но проржавеет такой корабль.
– Какой сигнал приветствия? – вдруг спросил Марк. Хелен
молчала. – Качни крыльями! Быстро!
Она повернула голову. Зло улыбнулась Марку.
– Умный ты, жаль, что дурак. Качну, не бойся. Корабль первым
сигналить должен.
Над бортом встал дымок – ударила пушка. Холостым вроде.
Планёр качнулся, Хелен ответила на приветствие. Было в этом
что-то титаническое, божественное, выше мелких людских забот. Плывущий по
океану гигантский корабль, могучий и величественный, и несущийся над ним планёр
– хрупкий, презревший тупую силу ради быстроты и легкости.
Вот в такую минуту даже вор вроде меня гордость испытывает –
за Дом, за Державу, за гений человеческий.
И в то же время – смешно. Я, тать нощной, планёр угнал, и
мне же преторианский линкор салютует…
– Сколько лететь будем? – спросил Марк у Хелен.
– Если повезет – часов пять.
– А если нет?
– Падать здесь и минуты хватит.
Нет. Не буду больше пугаться.
Раскинувшись поудобнее, сколько позволила теснота, я снова
спросил:
– Хелен, так есть у тебя что из еды или нет?
– Неужели аппетит проснулся? – съязвила она.
– Сутки я не ел, сладкая моя.
– Мной подавишься, – фыркнула летунья. Помолчала, потом
неохотно сказала: – Сзади… на твоем кресле – карман сзади.
Мы с Марком столкнулись руками, выдирая из кармана тугой
пакет.
– Не трясите планёр, обжоры! – крикнула летунья. Какой там!
Нам теперь все равно было, мы до еды дорвались. Не слишком много в пакете
нашлось – пара засохших бутербродов с сыром, яблоко, апельсин, половинка
жареной курицы, стеклянная фляжка. Смололи мы все вмиг, и я себя на том поймал,
что очень не хочется делиться с Марком поровну… мальчишка ведь, ему меньше
надо…
Тьфу ты, ну почему натура человеческая такая мелочная? Как с
каторги убегать – я из-за мальчишки шеей рискую! Как ухоронка с железом или
куриная лапа – от жадности корчусь!
– Бери. – Я отдал Марку надкушенный вместе с кожурой
апельсин. Словно наказывал сам себя.
Мальчишка спорить не стал, жадно слопал фрукт. А я откупорил
фляжку, нюхнул…
Эх, Галлия, земля щедрая! Коньячок из лучших, таким и аристократ
не побрезгует! Сивухой не прет, язык не обжигает, а в животе словно костер
развели, тепленький, ласковый.
Хмелеть я начал тут же, на третьем глотке. На пустой
желудок, да хорошего коньяка – много ли надо?
– Будешь? – дружелюбно спросил я Марка.
– Угу. – Он сделал маленький глоток, поморщился, вернул
фляжку. Виновато признался: – Я вино больше люблю.
– А ты, летунья?
Сейчас я весь мир любил.
– Жить надоело? – отрезала Хелен.
Ну, не хочет, как хочет. Может, и впрямь, не стоит пьяному
хитрой механикой управлять.
Через минуту меня потянуло в сон. Марка тоже сморило.
Какое-то время мы возились, пытаясь устроиться удобнее на крошечном сиденье.
Хоть мальчишка и худой, но уже не такой маленький, чтобы на коленках его
держать. Эх, маловат планёр… будет ли когда такое, что планёры размером с
линкор над океаном понесутся? Я бы слетал. Дело нехитрое, когда летун умелый:
сиди, держись крепче, слушай, как ветер парусиновые крылья треплет…