– Я и так его знаю, – поправил Маркус. – Дело в другом. Вот
ты можешь поднять десять килограммов. И двадцать можешь. И тридцать, наверное.
– И пятьдесят смогу, – уверенно сказала Хелен. – На высоте
рули тягать – не каждый мужик сумеет.
– А сто? – спросил Маркус. И не дожидаясь ответа, пояснил: –
Я знаю, как взять на Слово… ну, все что угодно. Но не могу. Пока.
– Но уже скоро сможешь, – сказала Хелен. – Не теряя
сознания, не уставая… так?
– Угу.
Они разговаривали, а я осматривал окрестности. Но все пока
было спокойно. И я спросил, скосив взгляд на Маркуса:
– А к чужому Слову сможешь дотянуться?
На этот раз Маркус ответил не сразу. Трудно слепому
объяснить, какого цвета у него глаза…
– Когда тянешься в Холод, – сказал он наконец, – то словно
бы на ощупь ищешь. Представь, что положил что-то в темной комнате, а потом
пытаешься найти. Если помнишь, что ты ищешь, или где оно лежит – то нетрудно. А
чужое Слово… наверное, надо, чтобы свет зажегся.
– Скорее бы. Даже если ты сумеешь Словом целую армию
разоружить – это не выход. Голыми в бой пойдут и сомнут. Руки тебе свяжут, рот
заткнут – вот и все, ничем Слово не поможет. А вот когда у тебя будет власть
над всеми сокровищами мира…
Маркус все-таки сел, досадливо отстранив пытавшуюся
остановить его Хелен. Сказал:
– Нам надо быстрее добраться до Крайовы. Я уверен, все
остальные сумели спастись… и они будут нас ждать.
И такая уверенность слышалась в его голосе, что я поверил.
Без остатка, будто дурным сном были рушащиеся стены катакомб, заполнившая
воздух пыль и чей-то отчаянный крик…
– Тогда в путь, – сказал я. – Нам бы тоже спастись не
мешало.
Часть четвертая. Османская империя и Иудея
Глава первая
в которой мне делают заманчивые предложения,
но я от них отказываюсь
По всем воровским правилам, а может, и по правилам тайных
лазутчиков, нам предстояло двигаться вдали от сел и городов, таясь от
встречных. Вообще-то куда лучше прятаться в толпе, чем в чистом поле, но это на
своей земле. Мы же шли по Османии. Даже в самые спокойные времена любой
деревенский староста (или кто тут, у осман, вместо старосты) не преминул бы
проверить наши подорожные. А уж сейчас, после стычки на границе, и говорить
нечего!
Об этом я сразу же сказал Хелен и Маркусу, чтобы не
рассчитывали зря на горячий ужин и чистые постели. Но судьба распорядилась
иначе.
К вечеру дорога вывела нас к большому селу. Километров за
пять от него мы с дороги сошли – слишком уж часто стали попадаться повозки, от
которых приходилось таиться в поле. Так что шли мы по меже между полями, по
мягкой от недавних дождей земле. Медленнее, конечно, но зато спокойнее.
Село было большим. В нем стояла не только мечеть, но и храм
Сестры-Покровительницы – маленький, неброский, на самом отшибе, но все-таки…
В поле, в километре от околицы, где стоял храм, мы и
остановились на совещание.
– Османы почитают Искупителя и Сестру как пророков, –
сказала Хелен. – Искупителя молят о богатстве и процветании, а Сестру – о
прибавлении в семействе, о благополучном разрешении от бремени. Так что храмы
вдоль границы встретить можно, только не надо там помощи искать.
Я и не собирался за поддержкой в храм обращаться, но Хелен
слушал внимательно. Кое-что интересное про Османскую империю она и впрямь
знала.
– Если бы у нас были хоть какие-то документы, – продолжала
Хелен, – можно было бы выдать себя за паломников, пешком идущих на поклонение
святым местам. Османы последние годы паломников пропускают охотно, препятствий
не чинят… деньги – они всем нужны.
В том, что паломники к святым местам пешком ходят, через всю
Османскую империю, я сомневался. Рядом с храмом Сестры виднелся караван-сарай,
рядом с которым стояли два дилижанса. Видимо, хоть под строгим досмотром, но
дилижансы через границу все-таки пропускали. Из одного дилижанса лошадей уже
выпрягли, из другого – как раз распрягали, и к храму тянулись люди. Ну кто ж
еще, кроме паломников, первым делом бросится на молитву – не умывшись, не
переодевшись с дороги…
– А ведь наверняка у кого-то на Слове лежат подорожные
документы… – сказал Маркус. Вроде и с иронией сказал, но при этом раздумчиво.
Так умный ребенок мечтает – не вырасти и на дочери Владетеля жениться, а
разбогатеть, и свой бакалейный магазинчик завести…
Хелен стала рассказывать какую-то придворную сплетню, о том,
как мелкий баронишко из Германии решил отправиться на покаяние и исцеление от
пьянства в святые места. Но по пути, по своему обыкновению, напился пьян, был
схвачен османскими стражниками на улицах Софии в совершенно непотребном виде и
по суровым османским законам нещадно бит плетями. Нахлебавшись позора, барон
путь продолжать не стал, а вернулся в Державу. Однако османские плети исцелили
его от пьянства ничуть не хуже святых отшельников в иудейских пустынях.
Владетель же, которому барон подал петицию с жалобами на обиду, лишь рассмеялся
и повелел: если еще раз барон напьется, то бить его плетями станут державные
стражники, ибо надо проверить целебную силу и державных плетей.
Я слушал вполуха, а сам смотрел на храм и дилижансы. Большие
дилижансы, хорошие. Там и отдельные кабинки первого класса есть, и второго
класса места, и третьего – на крыше… К Богу на покаяние каждый по-своему ходит,
в меру достатка. Высокородные пассажиры вряд ли и заговаривать станут с
лавочниками и куртизанками из третьего класса…
Ох рискованно!
Ну а пешком сотни километров идти – многим ли безопаснее?
Я посмотрел на дорогу – и увидел, как катит к селу еще один
дилижанс.
Ну чем не знак?
– Хелен, – сказал я. – Они тут на ночь остановятся, верно?
Три дилижанса. Друг друга паломники толком не знают.
Умница летунья, сразу все поняла! Взгляд мой на дорогу
проследила, расстояние до караван-сарая прикинула, тревожно глянула на Маркуса.
Он тоже все понял. И загорелся – не по трезвому расчету, и
не по изнеженности, а лишь по детской тяге к авантюрам.
– Давайте! По полю ползком…
– В полный рост и ближе к дороге подходя, – прервал я его. –
Человек, который таится, сразу подозрения возбуждает. Идти спокойно, между
собой разговаривать, держаться ближе ко мне.
Наглость это была непомерная. Лишь однажды я так рисковал –
когда в замке каталонского графа, куда зван не был, но в ливрее лакея прошел,
этому самому графу за обедом прислуживал. Но там уж выхода не было, либо стоять
молчаливой тенью, пытаясь сообразить, какое блюдо подавать, либо на колени
падать и во всем каяться…