– Не надо тебе этого говорить!
– Почему же не надо? Ты меня высокомерной считаешь, ведь
так? И правильно делаешь. Но мое высокомерие не в том, что я к тебе с
презрением отношусь. Относилась бы высокомерно – так в постель бы с тобой не
легла. Ильмар… ты же вор! По дну плавал, тебя сожрать пытались, и ты других
жрал. Что же вдруг сопли развесил?
– Я всегда знал, что неправильно живу, – ответил я. Набрался
сил и в глаза Хелен глянул. – Такая уж моя судьба. В грязи родился, в грязи
жил, в грязи и умру! Никогда не отмыться. Только я знал, есть еще и другая
жизнь, чистая и светлая. Кому за свои заслуги дана, кому за предков
высокородных. И там все не так. Там уже цветут райские сады, что Искупителем по
всей земле обещаны. Там платьица белые, стихи красивые, мысли праведные. Честь
и сила. Добро и любовь. Только это не мой мир. Потому и презрение это…
– Нет, – жестко сказала Хелен. – Нигде этого нет. А насчет
презрения… Жерар тоже вором был. Потому тебя и предостерег.
– Ну а Луиза с Арнольдом о чем предостерегают? Да, я вор. И
ремесла своего не стыжусь. Но попрекать меня…
– Арнольд – стражник. – Хелен развела руками. – Ну что ты от
стражника хочешь, пускай от бывшего? Ему вором тебя назвать – словно вновь в
Стражу вернуться. А Луиза… ну дура она была, дура есть, дурой и останется.
Никто не говорил, что все апостолы будут умом богаты. Наоборот, «блаженны нищие
духом…» Да что с тобой, Ильмар?
Она наклонилась, заглядывая мне в глаза. Уже без
ожесточенности, без обиды. И вдруг нахмурилась:
– Ильмар… Ты же просто ревнуешь. Завидуешь и ревнуешь!
– Что ты несешь!
– К Арнольду ревнуешь – он все-таки сумел нас вывести, не
оплошал. К Луизе – она, при всей ее дурости, заботливой и чуткой себя показала.
К Маркусу – он уже в советах и помощи не нуждается, сам решает, как своей силой
распорядиться. Ко мне…
Хелен замолчала.
– Не надо, – пробормотал я. – Пустое.
– Ко мне ревнуешь без затей, по-мужски, – закончила Хелен. –
И зря.
– Да с какой стати мне тебя ревновать! – возмутился я.
– Ильмар! – Хелен погрозила пальцем. – Ты бы со своей тоской
разобрался поскорее. А то и впрямь…
– Что впрямь? – глупо спросил я.
Хелен улыбнулась, встала, качнув бедрами, отпила глоток
вина.
– Пойду я, послушаю как Антуан с Маркусом беседу ведет.
Приятно старика послушать. Да и ты приходи, может, вместе мы что-то умное и
надумаем. Бежать нам надо… это я чую, при всем своем высокородном
происхождении. А на Жерара надежды мало.
Я проводил ее взглядом и с досады выплеснул вино из своего
бокала прямо за окно. Тут же спохватился, выглянул – но все обошлось, никого
внизу не оказалось.
Одного Хелен добилась – вся моя хандра превратилась в
раздражение. Ну что за глупость она выдумала? Ревную, завидую… Ерунда.
Задернув штору, я не раздеваясь лег на койку, полотенцем
глаза прикрыл за неимением ночного колпака и решил, что стоит забыться сном.
Вот усну и буду спать до возвращения Жерара! Нечего мне,
вору, высокородным советы давать. Как прижмет их, так сами прибегут…
Удивительное дело, я и впрямь заснул. Почти сразу. И сну
своему не удивился.
Я видел лед.
Повсюду – лед. Под ногами – бурые осколки, на горизонте –
белые столбы, диковинные, будто оплывшие ледяные свечи высотой в соборную
колонну. Ни ветра, ни света, только пронизывающий холод и смутное мерцание.
Словно лед морозит все вокруг, и сам же светится – тусклым, гнилым светом
болотных огоньков.
А вдалеке, перед человеком, примерзшим к невысокому
деревянному столбу, стоял на коленях мальчик-подросток… будто молился, или
прощения просил, или совета…
И не мог, никак не мог ничего услышать!
На какой-то миг мне показалось, что даже я слышу, явственно
слышу то, что пытается сказать человек, две тысячи лет назад повелевший
прикрутить его к столбу, а потом сам себя взявший на Слово…
Но я был слишком далеко.
Словно река между нами, ледяная река, что течет вне
человечьего мира, вьется змеей, светит призрачным, не дающим тепла светом.
И я на одном берегу реки, а Искупитель и Маркус – на другом.
На одинаково холодных и бесконечно далеких берегах.
Человек на столбе вновь что-то сказал. Я не слышал ни звука,
я понял это лишь сердцем.
Но снова не услышал слов.
Слишком далеко.
Я мог лишь надеяться, что Маркус – услышит.
Третий раз! Уже третий раз мне снился сон из тех, после
которых грешники раскаиваются и в монастыри уходят.
Попусту такое не снится.
Понять бы только, что мне, неразумному,
Сестра-Покровительница, снами ведающая, сказать пытается. От чего предостеречь,
к чему подвигнуть…
Маркусу помогать, чтобы долг свой исполнил? Он и так от него
не бежит.
Совет дать будущему Искупителю? Какие теперь от меня советы…
я на одно годен – с каторги удирать да от Стражи укрываться…
Никакого облегчения сон не принес. Но и желания идти к
остальным апостолам – тоже.
Я невольно ухмыльнулся своей собственной мысли.
Братья-апостолы, сестры-апостолы… А куда деваться, так оно и есть. И вряд ли
тем, кто за первым Искупителем шел, легче было меж собой сойтись. Но ведь
сошлись и долго, до самого предательства, служили Искупителю верой и правдой…
В дверь постучали. Нет, не оставят в покое меня непрошеные
братья-сестры…
– Да! – крикнул я, с постели вставая.
Но против всех ожиданий в двери появился не Арнольд,
каменным подбородком вперед, и не Антуан, со всегдашней задумчивостью в глазах.
Ко мне вошел руссийский негоциант Комаров. В еще одном праздничном халате
поверх костюма, но без очков.
– Не потревожил ли я вас? – с легкой тревогой спросил он.
– Нет, – буркнул я. – Все в порядке.
– Простите, господин… э… – Комаров замялся. Ну да, я ведь не
представился накануне…
– Исаия, – сказал я. И тут же сообразил, как нелепо звучит
иудейское имя при моем нынешнем облачении.
– Господин Исаия, – ничуть не смущаясь, сказал руссиец. – Я
вижу, со вчерашнего вечера вы приняли иную веру?
– Да, – ответил я, проклиная Антуана за идею с маскарадом,
себя – за решение переодеться, а всю гостиницу разом – за то, что подселили на
этаж к епископу настырного купца. – Беседа с его преосвященством так тронула
нас с отцом, что мы перешли в его веру.