Леха - читать онлайн книгу. Автор: Николай Берг cтр.№ 38

Агонизировавшая дивизия, огрызки и обломки других частей, добиваемые германцами в этом районе, были представлены и в пестром сборище военнопленных. Больше всего было пехотинцев, но и танкисты сидели – их отличали комбинезоны да танкошлемы, артиллеристы наличествовали, пара была явных техников, даже из ВВС один был, а Семенов думал, что, кроме Лехи, тут никого из воздушной братии не окажется. Половина сидевших были ранены, забинтованы чем попало и на скорую руку, но видно, что все – легкие, ходячие. Ни одного тяжелого тут не было. И этих, Логинова со Спесивцевым, тут не оказалось, чему Семенов сначала порадовался, а потом вспомнил, что и Петрова тут нет. Так что ничего хорошего, нечему тут радоваться.

Охрана, сидящая с пулеметом под деревом, не препятствовала пленным перемещаться с места на место, и то один, то другой боец по каким-то своим делам перебирались, не пересекая невидимую черту, ограничивающую это скопище людей. Вялое такое копошение получалось, тем более что кроме группки сытых и благополучных, остальные выглядели и уставшими до чертиков, и голодными.

Пользуясь этой возможностью, Семенов аккуратно подсаживался то к одному, то к другому, разыскивая земляков и интересуясь важными вопросами – кормят ли тут, есть ли водичка и что вообще слышно. Раньше в плену быть не доводилось, потому надо было понять, что и как будет, что и как надо делать самим. В деревне был дядька Евстафий Егорыч, он в Империалистическую оказался в немецком окружении, где в плен и попал. Первым делом его отбуцкали сапогами и прикладами, потом записали, кто он и откуда, и сидел он за колючей проволокой лагеря для военнопленных до конца войны. Видеть потом колючую проволоку не мог – до судорог дело доходило, причем всерьез, без шуточек. Но вот жить в плену оказалось можно: кормили три раза в день, лечили, когда заболел, в общем, нормально, по-людски относились, хоть и врагами были. Голодно, конечно, было в конце войны, ну так и германцам самим жрать было нечего, дети у них из-за блокады без ногтей рождались. Но если пленный помирал – то давали хоронить его как положено, на кладбище, с отпеванием и попом, в гробу, что по тем временам, когда в России прогрохотала Гражданская война, казалось даже и роскошью. А офицерам русской императорской армии разрешалось даже и вне лагеря жить, как частным лицам. Под честное офицерское слово, что не попытается офицер удрать из такого плена. Потом вот Тухачевский слово нарушил и удрал, и всех офицеров тогда в лагерь обратно загребли, как простых солдат. Дескать, за это Тухачевскому потом и отомстили офицеры, когда он уже маршалом стал. В общем, дядя Евстафий Егорыч о германцах отзывался уважительно, порядочные, дескать, люди были, толковые и в механизмах разбирались – не чета нашим. А в итоге многие односельчане – погодки Евстафия Егорыча – вернулись с войны беспомощными калеками, многие и вообще не вернулись, погибли где-то далеко на той громадной и жуткой войне, а он вернулся целый, здоровый. Безногий пьянчужка Лямоныч не раз матерно и грязно Евстафия хаял, что, дескать, отсиделся бугай за чужими спинами. Дядька на это старался внимания не обращать, но видно было, что вопли деревенского дурачка юродивого ему неприятны сильно. Но тем не менее призванный двумя годами позже Евстафия Лямоныч вернулся бестолковым обрубком, рассказывая всем и каждому, кто соглашался его слушать, а уж тем более угощал вояку самогонкой, как ему ноженьки порвало как раз гранатой-«лямонкой», и пришлось ползти подранетому солдату по грязище осенней две версты, волоча за собой то, что раньше было крепкими белыми ножками. А когда наконец в полубеспамятстве дополз он до своих, то в гошпитале лекаря отрезали уже помершие ноги напрочь. И стал бравый и бойкий рядовой драгунского полка беспомощным огрызком. А сукин кот и млядий гад Евстафий Егорыч вернулся с войны на своих двоих ногах, целехоньких, что сильно отличает тех, кто с ногами, от тех, кто таковых не имеет. И не только потому, что в крестьянском хозяйстве безногому мужику места нет, а еще и потому, что и с девками не попляшешь, и замуж за такого никто не пойдет. Сильно другая жизнь у безногого в деревне выходит.

Как и положено сметливому крестьянину, Семенов это отлично помнил, и потому надо было решать – что делать дальше. Черт… знал бы, что такое случится, повыспрашивал бы все до мельчайших деталей у дядьки, что да как было. Но тогда это казалось совершенно бесполезным занятием, кто ж знал, что вот так оно выйдет. С одной стороны – прикладами и сапогами не отбуцкали. Это хорошо. С другой – не кормят и не переписывают. А вот это уже плохо и как-то настораживает. Неправильно такое. Значит, кормить не будут. Потому как пока не знаешь, сколько у тебя голодных ртов, – не поймешь, сколько продуктов в котел класть. Простая арифметика. А дядька не раз говорил, что у германцев каждый грамм на учете и тошные они в своем скупердяйстве до зеленой тоски. Вот чего у германцев нет – так это широты, все пытаются высчитать, вплоть до мелочи ненужной, совершенно уже пустяковой. А в итоге с таким своим счетоводством по мелочи все делают правильно, а в больших делах проваливают все с треском. Вот и войну ту мировую проиграли капитуляцией, хотя сами же ее и начали и рассчитали все вроде бы дотошно.

И что выходит? А выходит, что не пересчитали даже по головам. Списков не составляют, хотя возможностей для того было много. Ну положим, они с Жанаевым и Лехой в плену недавно, но сидевший рядом парнишка-артиллерист с перевязанной рукой уже сутки как пленный. И не передовая тут, тыл уже глубокий, фронта не слыхать, не грохочет. Значит, горячки нет. А списков не пишут. Хотя дело это проще пареной репы, если самим лень заниматься – вон тому шустрому переводчику дали б карандаш и лист бумаги, он бы со старанием великим всех переписал. Интересно, что все-таки эти благостные такие довольные сидят, посмеиваются, и вид у них, словно они у тещи на блинах? К слову, и шустрый переводчик был из их компашки. Потому, не добившись проку у хмурого танкиста, из-за неряшливой рыжей щетины словно бы заржавевшего, и у обалделого низкорослого пехотинца с непокрытой башкой, густо измазанной запекшейся кровью, Семенов присел, без труда найдя свободное место у компашки этих самых, одетых по уставу. Те как раз что-то жевали, и крайний – коренастый плотный мужик средних лет, покосился на присевшего рядом бойца.

– Хлеб да соль! – поздоровался Семенов для начала разговора.

– Ем, да свой, а ты рядом постой! – неприветливо отозвался известным присловьем коренастый и неприязненно спросил: – Чего надо, колхозный? Мы не подаем убогим.

– А я и не прошу. Просто хотел узнать – как оно тут в плену, вы вроде не сегодня попались? – ответил невозмутимо Семенов, хотя в душе очень хотелось плюнуть да и уйти от этой публики.

– Как оно? Это смотря кому, – рассудительно ответил коренастый уже не так неприязненно.

Сидевший рядом с ним квадратномордый мужик усмехнулся. Остальные, включая переводчика, явно обрадовались развлечению – сидели они плотно, давно и, видимо, скучали.

– К примеру, вот вам. Вы как попались? – спросил Семенов.

– А мы, мил человек, не попались, – засмеялся весело квадратномордый. Смех, впрочем, его никак не украсил. Такой уж физиомордией бог человека наградил – злобной и упертой.

– То есть это как? – не понял боец.