- Говори.
- Может, оно и пустяк... - Шестопал перешел на шепот: - Помнишь ночь, когда ушкуй сгорел?
- Еще бы...
- Я ведь тогда не сразу заснул. Лег дальше всех от костра - холодно, из земли сыростью тянет. Кабы не зелье, может, и до утра бы проворочался.
- И ты видел?..
- Погоди. - Шестопал почесал макушку. - Я сперва думал, показалось. Мало ли... А теперь вот думаю...
Где-то недалеко щелкнула ветка. Шестопал умолк и принялся деловито стучать топором по березе. Глеб обеими руками сгреб нарезанный хворост.
- Я сейчас!
Оставив Шестопала в лесу, он почти бегом направился к реке - туда, откуда уже поднимался синеватый дымок. Коста, стоя на коленях, изо всех сил раздувал пламя. Глеб бросил принесенную охапку возле костра и поспешил назад. Второпях налетел на торчавший сук, разорвал и без того дырявый рукав, выругался, досадуя... А когда вышел на поляну, где они с Шестопалом рубили ветки, первое, что бросилось в глаза, - неподвижное тело, привалившееся к березе.
- Шестопал!
Подбежал и сразу понял, что кричать бесполезно. Шестопал был мертв под левой лопаткой торчала рукоятка ножа. Глеб, холодея, взялся за нее, дернул - по нестираной, пожелтевшей от пота рубахе поползли, извиваясь, алые змейки. Из цепенеющих рук Шестопала вывалился топор, ударился о жесткий, прошитый корнями дерн.
Нож был длинный и острый как бритва. Глеб поднес его к глазам и разобрал вырезанное на костяной рукоятке слово: "Ростовец". Опять щелкнула ветка. Он машинально спрятал нож за спину и увидел вышедшего из-за деревьев Илью.
- Вот незадача... - Илья шарил глазами по земле. - Куда он мог запропаститься?
Глеб вспомнил, что однажды он уже появлялся вот так - неожиданно, из глухой чащи - и было это совсем недавно, на берегу Свири, когда погибли Трофим с Игнатием...
- Что ищешь?
- Нож. Вроде только что при мне был, а теперь нет. Словно леший стянул...
- Вот он. - Глеб протянул ему нож и шагнул в сторону, чтобы не загораживать труп.
- Где ты его... - Илья поднял глаза, протянул руку, и она застыла в воздухе. - Шестопал... Что с ним?
- Убит.
Глеб вложил в протянутую руку нож, и Илья понял все.
- Я не убивал! Неужели ты думаешь...
- Он хотел что-то сказать. Что-то очень важное... Не успел.
- Я не убивал, - повторил Илья. - Ты мне веришь?
- Я теперь никому не верю.
- Он был моим другом. Разве я мог...
- Он хотел что-то сказать! - Глеб взялся пальцами за отставший край березовой коры и с силой рванул вниз, отдирая длинную полосу. - А тот, кто убил, подслушал наш разговор, и пока я... как последний дурак... Глеб не стал договаривать - все было ясно и так.
Больше всего он злился на самого себя.
- Кто был на берегу? - спросил Илья.
- Коста.
- Один?
- Один.
- Значит, кто-то из пятерых...
- Из шестерых, - поправил Глеб. - Я ведь тоже мог его зарезать.
- А тебе не кажется, что, кроме нас, тут есть кто-то еще?
- Не кажется. Смерть мы возим с собой, и рано или поздно она приберет всех нас.
- Глупости! - Илья вогнал нож в корявый ствол. - Еще поглядим, кто кого.
- Голова... - Глеб опустился на траву.
- Что?
- Голова болит. Тяжко...
Онега несла обильные воды на север, и по ним, по взъерошенным ветрами волнам, плыл к Студеному морю одинокий корабль. С каждым днем все острее ощущалось приближение зимы - она дышала в затылок стоявшему на палубе Глебу, обжигала ледяными брызгами лица ушкуйников.
От Емецкого волока, сопровождаемые попутным ветром, пронеслись единым духом почти до устья. Привалов не делали, довольствуясь в пути сухарями и скудным уловом. Но когда до Онежской губы оставалось всего ничего, ветер неожиданно стих. Пришлось положиться на течение и идти, время от времени подгребая тяжелыми веслами. За день до того как, по расчетам Ильи, должно было показаться море, Коста вновь заговорил об остановке. Глеб и сам понимал, что без нее не обойтись - кто знает, сколько времени предстоит болтаться в безбрежном пространстве. Надо было запастись не только едой, но и пресной водой - море есть море. Выбрав удобное место и стараясь перетерпеть неотвязную, как зубная боль, тревогу, он объявил о новой высадке.
Близость моря чувствовалась во всем - берег был выглажен ветрами, дувшими в устье Онеги, словно в гигантскую трубу, а в воздухе носился еле заметный привкус соленой влаги. Глеб ступил на землю первым, забрался на невысокий холм и увидел в низине лес - нагромождение черных, как обугленные кости, стволов с бурыми вкраплениями еще не опавших листьев.
- Здесь и поохотимся.
Снова разбились на пары: Алай с Гарютой, Илья с Саввой, Глеб с Пяйвием. Косте пары не нашлось.
- Идите, - сказал он голосом, в котором не было ни тени беспокойства. Я посижу покараулю.
- Один? - Глеб сбросил с плеча лук.
- Идите! Мне бояться нечего.
В этих словах было что-то непререкаемое. Глеб постоял, раздумывая, потом снова набросил лук на плечо и сказал остальным:
- Друг от друга ни на шаг! Хватит с нас покойников.
Место, где стоял лес, было низкое и сырое. Из земли поднимались тяжелые испарения, а ветки, которые приходилось раздвигать руками, были холодными и осклизлыми, как сосульки. То и дело с них срывались капли, обдавая лица крупными брызгами.
Зато охота в этот раз оказалась удачной - Глеб подстрелил двух рябчиков, а Пяйвий, хладнокровно пустив стрелу, сшиб с сосновой ветки тетерева.
Увлекшись, они забыли о времени, забрели в глухомань и опомнились только тогда, когда ветер принес откуда-то издалека слабый звук, похожий на писк.
- Стой! - скомандовал Глеб, насторожившись. - Что это?
Звук повторился, и Пяйвий проговорил, бледнея:
- Свисток...
Глеб сделал знак рукой - молчи! - дождался третьего раза и узнал голос новгородской игрушки.
- Где?
- По-моему, там. - Пяйвий указал на восток, туда, где за их спинами осталась река.
- Нет... это к югу... Бежим! - Глеб сломя голову бросился в чащу.
Мокрые ветки зашлепали по лицу. Пяйвий помчался следом - легкий, как молодой олень, - догнал и даже вырвался вперед. Призывный свист донесся в четвертый раз.
- Скорее!
На бегу Глеб не обратил внимания на то, что деревья стали ниже и тоньше, а потом и вовсе разбежались в стороны, обнажив круглую, похожую на плешь поляну. Пяйвий пустился по ней, и под ногами громко зачавкало. Глеб почувствовал, как кровь отхлынула от лица.