Когда, оставляя на деревянном полу влажные следы, я вышла из душа в одном полотенце, но с тщательно причесанными волосами, Томас как раз застилал простыней диван. Если мне и нужны были еще более веские доказательства того, что случившееся в Африке было скорее грубой ошибкой, а не началом чего-то, — это доказательство было у меня перед глазами.
— Ох, — охнула я, как будто внутри меня что-то сломалось, — спасибо.
— Я себе стелю, — сказал он, пряча глаза. — Ты занимай спальню.
Я почувствовала, как заливаюсь румянцем.
— Если тебе так хочется…
Ты должна понять, сказала я себе, в Африке царит романтика. Глядя на закат, можно поверить, что это творение Господа. Видишь неспешно бегущую львицу — и замираешь. С восторгом наблюдаешь за склонившимся к воде жирафом, похожим на треногу. В Африке можно увидеть птиц с отливающими голубым крыльями, таких больше нигде на планете не встретишь. В Африке в полуденный зной видны капли влаги в воздухе. В Африке чувствуешь себя первобытным человеком в колыбели мира. Разве удивительно, что на подобном фоне и воспоминания кажутся приукрашенными?
— Ты моя гостья, — учтиво произнес Томас. — Все к твоим услугам.
А чего я хотела?
Я могла бы взять одеяло и лечь спать одна на диване. Или могла бы рассказать Томасу о ребенке. Но вместо этого я подошла к нему, и полотенце, в которое я завернулась, упало на пол.
Секунду Томас просто смотрел на меня. Провел пальцем по изгибу шеи, плечу…
Однажды, еще в институте, я ходила купаться ночью в залитую биолюминисцентным светом бухту в Пуэрто-Рико. Всякий раз, когда я двигала руками или ногами, вспыхивали радужные искорки, как будто я создавала падающие звезды. Именно такое чувство возникло, когда ко мне прикоснулся Томас, — как будто меня залило светом. Мы натыкались на мебель и стены, до дивана не дошли…
После я лежала в его объятиях на жестком деревянном полу.
— Ты говорил, что Сира, встречая гостей, всегда трубит: «Добро пожаловать!»
Он засмеялся.
— Если хочешь, я ее приведу.
— Да ладно. С меня и этого довольно.
— Не умаляй своих достоинств. Ты великолепна.
Я повернулась к нему.
— Не думала, что ты этого хочешь.
— А я не думал, что ты захочешь меня, — признался Томас. — Знаешь, я не хотел строить предположения о том, повторится ли еще раз то, что произошло между нами раньше. — Рука Томаса запуталась в моих волосах. — О чем задумалась?
А думала я вот о чем. Гориллы могут солгать, чтобы снять с себя вину. Шимпанзе обманут. А мартышки, сидя на дереве, будут притворяться, что им грозит опасность, хотя никакой опасности нет. Но слоны не такие, слониха никогда и не перед кем притворяться не станет.
Но ответила я вот что:
— Я думаю, дойдем ли мы когда-нибудь до кровати?
Ложь во спасение. Одной больше, одной меньше.
Земля Южной Африки часто кажется пересохшей, ее холмы и впадины выглядят потрескавшимися от засухи, а саванна — красной от солнца. Этот заповедник в сравнении с Африкой казался роскошным райским садом: зеленые холмы и сочные поля, крепкие дубы с изогнутыми ветвями. И конечно, слоны.
Здесь жили пять азиатских и один африканский слон. Еще один африканский слон ехал в заповедник. В отличие от дикой природы, здесь социальные связи были сформированы не генетически. Стада ограничивались двумя-тремя особями, которые по собственной воле решили вместе бродить по территории. Томас предупреждал меня, что есть слоны, которые не ладят между собой, кто-то предпочитает держаться в одиночку, но были и те, кто и шагу не ступал без выбранного товарища.
Меня удивило, что философия жизни в заповеднике во многом соответствовала принципам работы нашего заказника. Как бы нам ни хотелось поспешить и спасти серьезно раненого слона, мы этого не делали, потому что нарушили бы законы природы. Мы просто шли за слонами и считали, что нам невероятно повезло, если можно было ненавязчиво за ними наблюдать. Так и Томас с коллегами хотели дать отошедшим от дел слонам как можно больше свободы, а не управлять их жизнями. Если уж у людей хватило ума не выпускать слонов на свободу, то этот заповедник был лучшим местом для них. Эти слоны бóльшую часть жизни провели на цепи, их били за неповиновение. Томас был сторонником свободного контакта: он и его коллеги приходили в заповедник, чтобы покормить слонов, оказать, если необходимо, медицинскую помощь, но изменения в поведении здесь добивались только поощрениями и закреплением позитивного рефлекса.
Мы на вездеходе прокатились по заповеднику, чтобы я составила о нем собственное впечатление. Я сидела сзади, крепко обхватив Томаса за талию, прижимаясь щекой к его теплой спине. Ворота были спроектированы таким образом, чтобы через них мог въехать автомобиль, но не мог сбежать слон. Для азиатских и африканских слонов были свои загоны, в каждом слоновник — хотя сейчас в загоне для африканских слонов находилась одна лишь слониха Гестер. Слоновники представляли собой гигантские конструкции, настолько чистые, что хоть с пола ешь. Цементные полы с подогревом, чтобы зимой у животных не мерзли ноги. На дверях — тяжелые ремни, напоминающие длинные матерчатые рукава в автомобильной мойке, чтобы зимой тепло сохранялось, а слоны оставались внутри или выходили по своему желанию.
— Содержание слонов, наверное, влетает в копеечку, — пробормотала я.
— Сто тридцать три тысячи, — ответил Томас.
— В год?
— За каждого слона, — засмеялся он. — Боже мой, если бы в год! Я вложил все, чтобы завладеть этой землей, когда увидел объявление о продаже. И мы дали Сире возможность продать себя, пригласив всех соседей и прессу приехать посмотреть, чем мы здесь занимаемся. Нам делали пожертвования, но это капля в море. Одно производство стоило около пяти тысяч долларов на слона.
Мои слоны в Тули часто страдали от засухи, когда, словно узлы макраме, под кожей у них проступали позвоночник и впалые ребра. Южная Африка отличается от Кении и Танзании, где слоны для меня всегда выглядят относительно упитанными и счастливыми. Но, по крайней мере, у моих слонов была хоть какая-то еда. Угодья заповедника были обширными и зелеными, но здесь никогда не будет достаточно растительности, чтобы прокормить слонов; и такой роскоши, как пройти сотни километров слоновьими тропами и найти пропитание, у них нет, как нет и матриарха, который мог бы их повести.
— А там что? — спросила я, указывая на нечто, напоминающее бочку для оливок, пристегнутую ремнями к железной решетке стойла.
— Игрушка, — объяснил Томас. — Там снизу дырка, внутри мяч с лакомствами. Дионн приходится засовывать хобот внутрь и двигать мяч, чтобы через дырку что-то выпало.
И в это мгновение, как будто Томас ее позвал, сквозь шелестящие стропы над дверью сарая выглянула слониха. Она маленькая и рябая, с пушком волос на макушке. Уши у нее, в сравнении с африканскими слонами, к которым я привыкла, маленькие и зазубренные по краям. Костлявые дуги над впалыми глазами — нависшие утесы. Большие карие глаза так густо окружены ресницами, что ей позавидовала бы любая модель, и эти глаза были прикованы ко мне — незнакомому человеку. Я чувствовала, как она изо всех сил пытается что-то мне рассказать, однако я пока не сильна в ее языке. Неожиданно она покачала головой — то же самое шокирующее предупреждение, которое я привыкла наблюдать в заповеднике, когда люди по неосторожности заходили на территорию стада. Я улыбнулась, потому что она не производила такого устрашающего впечатления.