Мисс Кейт присела рядом со мной.
— Кто все эти люди, Дженна? Твои бабушки и дедушки?
— Нет, — ответила я. — Вот мои мамочка и папочка.
Это привело к тому, что маму, когда она приехала меня забрать, отозвали в сторонку.
— Доктор Меткаф, — обратилась к ней мисс Харриет, — такое впечатление, что Дженна не может идентифицировать своих ближайших родственников.
Она показала маме рисунок.
— Для меня он совершенно точен, — ответила мама. — Все пятеро взрослых заботятся о Дженне.
— Не в этом проблема, — настаивала мисс Харриет.
И она указала на каракули — мои провальные попытки подписать людей. Я написала «мама» под одной фигуркой, которая держала меня за одну руку, и «папа» — под фигуркой, державшей меня за другую. Только «папа» было написано не рядом с человеком в очках. Его я нарисовала в самом уголке, едва уместив на странице.
Моя счастливая семья была либо плодом воображения, либо неосторожными выводами трехлетнего ребенка, который видел и замечал больше, чем ожидали.
Я найду маму раньше Верджила. Может быть, удастся избежать ее ареста, может быть, я смогу ее предупредить. Возможно, на этот раз мы убежим вместе. Правда-правда, я намерена утереть нос частному детективу, который зарабатывает на жизнь, распутывая тайны. Но мне известно одно, чего он не знает.
Мой сон под деревом подтвердил то, о чем я до этого только догадывалась. Я знаю, кто подарил маме цепочку. Знаю, почему родители тогда поссорились. Знаю, кого тогда, давным-давно, хотела считать своим отцом.
Теперь мне осталось только найти Гидеона.
Часть II
Дети — якоря, которые держат жизнь их матерей.
Софокл. Федра, стих 612
Элис
В дикой природе мы часто не понимаем, что слониха беременна, пока ей не придет время рожать. Молочные железы набухают на двадцать первом месяце, но до этого, если не делать анализ крови или не видеть собственными глазами, что самец спаривался с определенной самкой около двух лет назад, сложно предсказать, когда родится слоненок.
Каджисо было пятнадцать, и мы только недавно поняли, что у нее будет детеныш. Каждый день мои коллеги пытались ее засечь, узнать, не родила ли она еще. Для них это была просто исследовательская работа. Для меня стало причиной встать с постели в неурочный час.
Я пока еще не знала, что беременна. Замечала только, что уставала больше обычного, а в жару становилась совершенно апатичной. Исследование, которое раньше заряжало меня энергией, стало рутиной. Если мне случалось заметить что-то удивительное в природе, первая мысль, которая приходила в голову: «Интересно, что сказал бы Томас?»
Я убеждала себя, что мой интерес вызван исключительно тем, что он первый из моих коллег, кто не стал смеяться над моим исследованием. Когда Томас уехал, осталось чувство курортного романа — безделушка, которую можно достать и разглядывать до конца жизни; с таким же успехом я могла бы сохранить ракушку с пляжа или билет после посещения первого в жизни представления на Бродвее. Даже если бы я и хотела проверить, способна ли эта хрупкая опора разового выездного спектакля выдержать продолжительные отношения, это было бы невозможно с практической точки зрения. Он жил на другом континенте, у каждого из нас были свои научные интересы.
Но, как мимоходом заметил Томас, мы оба изучали слонов, а не один — слонов, а второй — пингвинов. И поскольку из-за травмы от жизни в неволе в слоновьих заповедниках чаще, чем в дикой природе, можно наблюдать смерть и скорбные ритуалы, возможность продолжать исследование не ограничивалась Тули-Блок.
После отъезда Томаса в Нью-Гемпшир мы общались по секретному коду через научные статьи. Я отсылала ему подробные отчеты о стаде Ммаабо, которое продолжало навещать кости своего матриарха даже через месяц после ее смерти. В ответ он рассказал мне о смерти одной из своих слоних — теперь три ее подружки стояли в стойле, где она упала, и несколько часов пели рядом с ней поминальные песни. На самом деле я, когда писала: «Это может тебя заинтересовать», хотела сказать: «Мне тебя не хватает». А когда он писал: «Недавно вспоминал тебя», то в действительности говорил: «Я всегда думаю о тебе».
Создавалось впечатление, что ткань, из которой я состояла, порвалась, и Томас был той единственной цветной ниткой, которая могла залатать дыру.
Однажды, выслеживая Каджисо, я поняла, что она больше не гуляет со своим стадом. Стала обыскивать местность и обнаружила ее примерно в километре. В бинокуляры я заметила крошечное создание у ее ног и помчалась к месту, откуда лучше видно.
В отличие от большинства слоних, рожающих в дикой природе, Каджисо рожала одна. Стада ее рядом не было, никто не приветствовал ее трубными звуками и бесконечными прикосновениями, как во время воссоединения семьи, когда все пожилые тетушки спешат ущипнуть новорожденного за щечки. Каджисо тоже не праздновала. Она толкала неподвижного детеныша, который лежал у ее ног, пытаясь его поднять. Она переплела свой хобот с хоботом слоненка, но тот безвольно выскользнул из ее хватки.
Я и раньше видела, как рождаются слабые, дрожащие слонята, когда требовалось намного больше, чем обычные полчаса, чтобы он встал на ноги и, пошатываясь, зашагал рядом с мамой. Я прищурилась, пытаясь разглядеть, вздымается ли у слоненка грудная клетка. На самом деле достаточно было взглянуть на посадку головы Каджисо, на ее провисший рот, на бессилие в ее глазах. Все в ней, казалось, съежилось. Он уже все знала, даже если я и надеялась.
Неожиданно я вспомнила, как Лорато понеслась вниз по холму, чтобы защитить своего уже взрослого сына, в которого выстрелили.
Если ты мать — должна о ком-то заботиться.
Если у тебя отбирают детеныша — новорожденного или достаточно взрослого, чтобы иметь собственных отпрысков, — можно ли продолжать называться матерью?
Глядя на Каджисо, я поняла, что она потеряла не только детеныша. Она потеряла себя. И несмотря на то, что я зарабатываю на жизнь, изучая слонов, несмотря на то, что я видела множество смертей в дикой природе и хладнокровно описывала их, как и положено ученому, — сейчас я сломалась и расплакалась.
Природа — жестокая стерва. Мы, ученые, не должны вмешиваться, потому что царство зверей справляется само, без нашего вмешательства. Но я задавалась вопросом: могло бы сложиться по-другому, если бы мы узнали о беременности Каджисо на несколько месяцев раньше? Хотя я прекрасно понимала, что маловероятно, чтобы мы заранее узнали, что у нее будет детеныш.
С другой стороны, самой мне прощения не было.
Я заметила, что у меня прекратилась менструация, только когда перестали сходиться шорты и пришлось застегивать их на булавку. После смерти детеныша Каджисо, после того, как я пять дней провела, описывая ее скорбь, я отправилась из заповедника в Полокване, чтобы купить тест на беременность. Я сидела в уборной китайского ресторанчика, глядя на малюсенькую розовую полосочку, и ревела.