Клеопатра - читать онлайн книгу. Автор: Фаина Гримберг cтр.№ 105

Триумфальное шествие состоялось, царица сидела на серебряном троне, на высоком, нарочно поставленном помосте, устланном коврами. Исида! Гестия! Как возможно пасть до того низко! И как же это возможно сделаться до такой степени зависимой!.. Она уговаривала Антония! Она доказывала ему, что присутствие детей совсем не нужно! Зачем им видеть публичную казнь пленного армянского царя и его семьи?.. И он отвечал грубо и властно, что она разнеживает детей, что детям необходима власть над ними отца!..

— Мои сыновья будут при казни! Они должны знать и видеть жизнь; всё, что происходит в жизни, они должны знать и видеть!..

— У нас в Александрии так не делается... — Она сама себе сделалась противна, смущённая, бормочущая...

— Что-о?! — крикнул он тривиально. — У тебя такая короткая память? Или ты не дочь своего отца?!..

На помост она взошла одна, без детей. Этот парад, эта публичная казнь!.. Но она уже и не пыталась, и даже и не хотела потерять сознание. Вероника, Деметрий, Арсиноя то и дело возникали перед её широко раскрытыми глазами с этими сильно подсинёнными веками и черно накрашенными ресницами... А какой страшный злобный взгляд бросил на неё Марк Антоний, когда увидел, что детей нет рядом с матерью, нет, нет, нет!.. Он медленно ехал, облачённый в парадные доспехи, во главе своих легионеров, ехал на хорошем коне, и повернул голову и приподнял круглый, выбритый, с едва загаданной раздвоенностью подбородок, и посмотрел на неё... Никто с ним не спорил. Никто ему не противоречил. Александрийцы приветствовали его, потому что он вернулся с победой и пополнил казну, и разрешил хождение иностранной монеты... А публичные казни они видывали и прежде!.. Она не вызвала к себе Максима, потому что никакого смысла не имел вопрос о возможности противоречить Антонию. Максим ведь был умён и знал, кому и когда не противоречить... или противоречить...

Она ждала Антония ночью. Он не пришёл. Александрия празднично шумела. Маргарите представлялся этот шум празднующего города бессмысленным и зловещим. Город праздновал грабёж и смерть. Но почему она теперь так остро это чувствует? Она сама не понимала. Утром к ней пришёл Антоний. Кричал на неё безобразно, гадко, выкрикивал непристойные слова. И она отвечала безобразно, гадко, потому что оправдывалась... А потом повысила голос, завизжала, заорала:

— Я царица, я царица!..

И вдруг он толкнул её сильно и больно в грудь. И она не удержалась на ногах и упала неуклюже на постель. А он плюнул на ковёр и выплюнул в неё, в её лицо, наклонившись к её лицу, выплюнул:

— Сучка!.. Старая сучка!..

И она не заплакала. Она не смотрела на него. Она неуклюже повернулась на сбившейся постели и тяжело стала на ноги. И не смотрела на него. И он смутился и быстро ушёл. Но было бы смешно воспринимать его уход как свою победу...

Они не встречались, не разговаривали. Она знала, что он занимается реорганизацией армии. Каждый день возможно было ожидать начала военных действий. Октавиан фактически единовластно правил в Риме, но он далеко ещё не являлся тем Августом [84] , тем Отцом отечества, каким он должен был сделаться через много лет!.. Но теперь он мог начать войну с Египтом каждый день. Каждый вечер, ложась спать, возможно было поверить, нет, возможно было знать, что война начнётся завтра!..

Антоний устроил учения тяжеловооружённой пехоты. Потом оказалось, что часть стенобитных машин разобрана, что некоторые легионеры просто-напросто торгуют оружием, что почти все обзавелись в Александрии семьями, жёнами, что иные работают как ремесленники и пытались увильнуть от учений... Антоний распорядился о наборе солдат из местных жителей, что не вызвало особенного восторга, потому что, несмотря на армянскую победу, он не в состоянии был платить воинам хорошее жалованье. Он устроил несколько показательных процессов над центурионами, обвинявшимися в этой самой торговле оружием. Обвиняемые были приговорены к смертной казни, заменённой едва ли не в последний момент ссылкой в каменоломни...

Клеопатра во всём этом не участвовала. И было бы странно, если бы участвовала во всех этих мужских делах! В конце-то концов, в Александрии давно привыкли к такому положению вещей, когда царица ездит в Мусейон, устраивает литературные вечера, а Максим Александриу занимается экономикой и государственным устройством, а теперь вот ещё и этот римлянин занялся армией...

Марк Антоний всё-таки пришёл к ней. Это могло означать, что он всё-таки любит её, и могло означать, что он всё-таки привязан к ней, и могло означать, что она нужна ему... потому что ему ведь некуда деваться, в Рим ему дорога заказана... Но она вовсе не намеревалась злорадствовать.

— Помиримся! — Он подкрепил своё предложение лёгким движением головы. Он легко и просто, он всегда ведь был такой, предлагал ей примирение. А она молчала. Не нарочно. Никак не могла заставить себя говорить. Беспомощно смотрела на него, такого простого, такого, каким он был всегда, и слёзы навернулись на её глаза... И она подумала, что она стареет безнадёжно и делается похожей на Хармиану!..

— Я погорячился тогда, — сказал он. И она вдруг почувствовала, только теперь почувствовала, как он унизил её тогда! И она всё ещё не могла говорить. И тогда он сказал: — Воспитывай детей как хочешь, я не стану мешаться... — Он думал, будто она нарочно не отвечает ему, не отвечает, потому что сердится на него! А она ведь не могла произнести ни слова, будто горло сжало неведомой непонятной силой... — Не молчи! — попросил он...

— Помиримся, — сказала она тихим голосом.

— Ты умница, — сказал он.

Они были вместе, и ночью были вместе, но она ничего не забыла. И в этой близости был какой-то горький осадок, будто во всём её теле, и в голове, в мозгу, разлилась желчь...

Он говорил, что войны не избежать. И, может быть, лучше первыми начать, начать военные действия. И он предлагал устроить праздник... Она хотела было перебить его — «снова праздник?» — и сдержалась и не перебила... Он говорил, что в Риме должны знать: Египет главенствует в Азии и Египет не покорится Риму! И он присел на разобранную постель, обнимая Маргариту, и увлечённо описывал ей, каким будет этот новый александрийский праздник...

* * *

И праздник состоялся. Выдались на диво погожие дни. Даже для начала александрийского лета эти дни были слишком хороши! Кажется, никогда ещё не бывало так ясно, так тепло и не жарко... На высокий помост, установленный на главной площади, надо было взбираться по ступенькам, по ступенькам, крепко сколоченным и покрытым неширокой ковровой дорожкой. Навес из пёстрой шёлковой ткани поднят был на столбах, гладко вытесанных, деревянных, из корабельного кедра. На сиденья золотых тронных кресел положены были плотные подушки, кожаные подушки в шёлковых наволоках. Царица сидела в египетском костюме, одетая как жёны старинных фараонов. Многие в толпе ещё помнили её девочкой, подростком, танцующим египетский старинный танец. И вдруг вспоминали Татиду и настораживались. И настроение толпы мгновенно передавалось Клеопатре, и она будто видела перед внутренним своим взором Татиду в виде полутени, висящую Татиду, обгадившуюся, с высунутым и прикушенным языком висельницы, самоубийцы... Клеопатра улыбалась принуждённо. Антоний поднялся на помост, красный плащ откидывался лёгким тёплым ветерком, парадные доспехи (снова парадные доспехи!) посверкивали на солнце... Антос, почти совсем взрослый, четырнадцатилетний, сел на трон рядом с матерью. Он был одет в обычный греческий костюм царя из дома Птолемеев. Лицо его, такое знакомое ей уже много лет греческое лицо Птолемея, царя Птолемея, её отца, её брата, хранило выражение серьёзности и замкнутости. Клеопатра подумала, что, быть может, он не одобряет эту нарочито пышную церемонию... Он сидел по правую сторону от неё. По левую Хармиана, тоже одетая нарядно, усадила шестилетнюю Тулу. Девочка, в пёстром, расшитом золотыми нитями греческом платьице, улыбалась застенчиво и то и дело поворачивала головку к матери, взглядывала вопросительно... Ради этого кроткого невинного существа Маргарита обязана была показывать себя видимо спокойной, даже притворяться уверенной в своих действиях, даже улыбаться спокойно...