Лев Африканский - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 84

— Медичи, говоришь? Ну что ж, как только вернусь в Константинополь, потребую, чтобы халифами становились не турки, а снова потомки Аббаса [63] .

Он в задумчивости погладил свою шею и затылок и повторил:

— Так ты за Медичи?

Пока мы беседовали, Гвичардини уже лелеял самые замысловатые надежды, уверенный, что мои отношения с посланником падишаха предоставляли неслыханный шанс для дипломатии Ватикана. Позже мне пришлось умерить его пыл и дать ему почувствовать все безразличие к Риму, которое выказал мой друг. Но флорентиец отвел все мои возражения:

— В качестве посла Харун Паша не преминет донести падишаху наши предложения. Первый шаг сделан, и пройдет совсем немного времени, прежде чем мы будем принимать в Риме османского эмиссара. Может, нам с тобой еще придется отправиться в Константинополь.

Но прежде чем делать следующий шаг, было самое время отчитаться перед Папой за проделанную работу.

* * *

По дороге в Рим снежная буря, о которой я упомянул, застала нас в пути в нескольких милях южнее Болоньи. С первыми настигшими нас порывами ветра память вернула меня в Атласские горы, в те ужасные мгновения, когда я ощутил, что со всех сторон, подобно своре голодных волков, подступает смерть и что с жизнью меня связывает лишь рука моей Хибы, которую я остервенело сжимаю. Я шептал имя моей прекрасной нумидийской рабыни, словно никто так и не заменил ее в моем сердце.

Ветер усилился, солдатам нашего эскорта пришлось спешиться, чтобы попытаться укрыться. Я последовал их примеру, как и Гвичардини, которого тут же потерял из виду. Мне казалось, я слышу голоса, крики, проклятия, вижу время от времени чей-то силуэт, за которым пытаюсь следовать, но который пропадает так же неожиданно, как появляется. Вскоре я потерял лошадь, побежав наугад, наткнулся на дерево и, дрожа от холода, ухватился за него. Когда буран унялся и меня нашли, я без чувств лежал в сугробе с переломанной ногой. Вероятно, я недолго пробыл в таком положении, и это спасло меня от ампутации. Но передвигаться самостоятельно я не мог и весь горел.

Мы вернулись в Болонью, где Гвичардини разместил меня на небольшом постоялом дворе недалеко от Коллегии испанцев. Сам же на следующий день выехал в Рим, предрекая, что не пройдет и десяти дней, как я последую за ним. Однако это было сказано для того, чтобы подбодрить меня, поскольку, добравшись до Рима, он посоветовал Маддалене поскорее отправиться вместе с Джузеппе ко мне, захватив мои записки, чтобы я мог победить скуку. И впрямь трудно было свыкнуться с бездействием, и первое время я пребывал в мрачном состоянии духа, проклиная и снег, и судьбу, и несчастного хозяина, терпеливо прислуживавшего мне.

Покинуть его постоялый двор удалось лишь под конец этого года. Сперва я был на пороге смерти, а едва оправившись, стал беспокоиться за ногу. Она так раздулась и онемела, что мне снова грозило лишиться ее. От бессильного гнева и отчаяния я погрузился в работу и день и ночь корпел над своей частью словаря, обещанной саксонскому печатнику. В эти несколько месяцев на свет появились и шесть первых книг «Описания Африки». В конце концов я даже стал находить некоторое удовольствие в своем положении сидячего писаки, раскаявшегося путешественника и в полной мере вкусил прелести общения со своим семейством. Правда, меня все же не оставляло беспокойство по поводу происходящего.

Я был еще очень нездоров, когда Маддалена в начале марта передала мне весть, которая уже потрясла всю Италию: имперские войска разбили армию Франциска под Павией [64] . Распространился слух, согласно которому Франциск был убит; но вскоре нам предстояло узнать, что он жив и пленен. Однако от этого положение не становилось менее катастрофичным: какова бы ни была судьба монарха, стало ясно — французы еще долго не смогут противостоять амбициозным планам Карла V.

Думал я и о Клименте VII, который открыто выказал свой доброжелательный настрой по отношению к Франциску и оттого должен был разделить с ним поражение. Как же ему достойно выйти из этого положения? Помириться с императором, упредив его гнев? Или, напротив, использовать свое влияние, чтобы объединить христианских государей против императора, забравшего слишком большую власть и ставшего опасным для всех? Я бы дорого дал, чтобы иметь возможность переговорить с Папой. А еще больше — с Гвичардини, особенно после того, как получил от него в начале лета письмо, содержащее следующую загадочную и ужасающую своей иронией фразу: Только чудо способно еще спасти Рим, и Папа хотел бы, чтобы его совершил я!

Он стоял передо мной: изваяние из плоти и железа, обладавшее способностью громогласно хохотать и предаваться гневу.

— Я вооруженная опора Церкви!

Его прозвали «большим дьяволом» и таким — непокорным, бесстрашным, с наскока берущим женщин и крепости — и любили; его боялись и боялись за него, Бога молили, чтобы он защитил его и защитил от него.

— Мой неисправимый кузен Джованни, — говаривал Климент с нежностью и смирением.

Кондотьер и Медичи, он был сама Италия. Бывшие у него под началом войска под стать ему отличались продажностью и великодушием, властностью и справедливостью, безразличием к смерти. В этом году они взялись служить Ватикану. Их прозвали Черные банды, а их главарь вскоре прославился уже не как Джованни Медичи, а как Джованни Черных банд.

Наше знакомство состоялось в Болонье. Впервые выйдя на улицу после долгого пребывания взаперти, я непременно хотел нанести визит мессиру Якопо Сальвиати, почтенному дворянину, окружившему меня заботой на всем протяжении моей болезни, посылавшему мне без счету деньги, книги, одежду и подарки. Гвичардини попросил его не оставить меня своими заботами, и он с отцовским прилежанием отнесся к этому поручению, не пропустив ни одной недели, чтобы не справиться о моем здоровье. Сальвиати был одним из самых знатных жителей Болоньи, образ его жизни отличался роскошью, достойной лучших итальянских родов. Женат он был на сестре Папы Льва, а его дочь Мария вышла замуж за Джованни Медичи, правда, нужно признать, на свою беду, поскольку видеть мужа ей приходилось очень редко, лишь в перерывах между походами и любовными увлечениями.

В этот день, однако, он явился в дом Сальвиати, не столько ради жены, сколько ради сына, шестилетнего мальчугана. Я подходил ко дворцу, опираясь на плечо Маддалены, когда послышался стук копыт. В окружении четырех десятков своих приверженцев к тому же дому приближался кондотьер. Прохожие зашептали его имя, кто-то приветствовал его, кто-то старался не попасться ему на глаза. Я посторонился, давая ему дорогу. Еще издали он громко позвал:

— Козимо!

В одном из окон мелькнула детская головка. Джованни перешел на рысь, а когда приблизился к дому, приказал ребенку, обнажив шпагу: