Лев Африканский - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 68

Улица за улицей столица была отвоевана. Черкесы настигали османских солдат, а население им в том активно помогало. Став палачами, жертвы были неумолимы. На моих глазах в мечети укрылось семеро турок: поднявшись на минарет, они стреляли по толпе. Но до них все же добрались, перерезали им горло и сбросили вниз.

Началось это все во вторник вечером. В четверг Туманбей превратил мечеть Шейху на улице Салиба в штаб. На следующий день со всех кафедр в его честь прозвучала проповедь.

Но положение было мало сказать опасное. Опомнившись от испуга, солдаты Селима перешли в наступление: отвоевали Булак, проникли в старый город, подступив вплотную к моей улице. Туманбей удерживал в основном народные кварталы, центр города, оградив их рвами и искусственными завалами.

Из всех дней, дарованных нам Аллахом, именно эту пятницу выбрала Нур, чтобы испытать первые схватки. Мне пришлось ползком пробраться к соседскому дому, чтобы позвать повивальную бабку, и потом еще час умолять ее о помощи; в конце концов она согласилась, запросив вознаграждение в золотых монетах: два динара, если родится девочка, четыре, если родится мальчик.

Когда она узрела, что это девочка, она разочарованно крикнула:

— Два динара!

На что я ответил:

— Если все кончится благополучно, ты получишь все четыре!

Довольная, она пообещала навестить нас еще раз через несколько дней для обрезания губ. Однако я просил ее не беспокоиться, объяснив, что в стране, откуда я прибыл, это не практикуется, что ее весьма удивило.

Моя дочь показалась мне столь же прекрасной, как и ее мать, и была такой же светлокожей. Я назвал ее Хайат, Жизнь, больше всего на свете желая ей, как и всем нам, выйти целой и невредимой из бойни, произошедшей вследствие столкновения двух империй, одна из которых была пьяна от своих побед, а другая никак не желала гибнуть.

Ожесточенные бои на улицах не стихали. Завладев несколькими предместьями, турки рвались в центр, но продвижение их было медленным и сопровождалось тяжелыми потерями. И все же исход битвы был предрешен: ополченцы покидали Туманбея, а во главе горстки преданных ему воинов стояли чернокожие стрелки и черкесы из его личной охраны: они продержались еще день. В ночь с субботы на воскресенье он решил оставить город, но не сдаться, надеясь вернуться с возросшими силами и выставить захватчиков из Каира.

Как описать то, что произошло после вторичного падения Каира? Для захватчиков вопрос уже не стоял так, как в первый раз, когда они вступили в столицу, — расправиться с черкесами: теперь они жаждали наказать все население Каира: падишах отдал приказ уничтожать все, что шевелится. Покинуть город было невозможно, все дороги были перекрыты, спрятаться было негде, поскольку даже кладбища и мечети превратились в поля битвы. Все сидели по домам в надежде, что ураган пронесется мимо. В этот день в Каире было убито восемь тысяч человек. Город был усеян трупами мужчин, женщин, детей, лошадей и ослов, представляя собой одно сплошное кровавое месиво.

На следующий день Селим выбросил над лагерем два штандарта: белый и красный; для его солдат это был знак, что отмщение состоялось и резня должна прекратиться. Самое время, поскольку, если бы бойня продолжалась еще несколько дней, город просто вымер бы.

Все эти кровавые дни Нур не переставала молиться за победу Туманбея. Мои симпатии также были на его стороне. Приняв его однажды в своем доме, я сочувствовал ему. Кроме того, нас заботила участь Баязида. Рано или поздно, по подозрению, доносу, по неосторожности он, а с ним и мы все могли попасть в руки безжалостных хозяев города. Победа Туманбея нужна была и для него, и для нас самих. Когда я понял в воскресенье, что Туманбей окончательно потерпел поражение, меня словно прорвало: поддавшись разочарованию, страху и ярости, я обвинил его в том, что он затеял такое рискованное предприятие и втянул в него простых людей, на которых и обрушился гнев Селима.

Хотя Нур была еще очень слаба, услышав мои слова, она мгновенно ожила, словно очнувшись от кошмара. На ее мертвенном лице жили одни глаза, обращенные в никуда.

— Вспомни пирамиды! Сколько людей погибло при их возведении, тех, кто мог еще долгие годы трудиться, есть, совокупляться! Чтобы однажды умереть от какой-нибудь чумы, не оставив по себе следа. И вот, повинуясь воле фараона, они создали памятник, который увековечил их труд, страдания и благородные порывы. То же самое сделал и Туманбей. Четыре дня отваги, чувства собственного достоинства, вызова врагу — разве это не лучше, чем четыре века рабства, смирения, осознания собственной ничтожности? Туманбей преподнес Каиру лучший из подарков: священный огонь, который озарит начавшуюся долгую ночь и согреет.

Слова Нур убедили меня лишь наполовину, но где уж мне было перечить ей. Я нежно обвил ее руками и уложил. Она говорила на языке своего народа, у меня же не было иного стремления, как выжить самому и сберечь своих, иного желания, как убраться подобру-поздорову, чтобы однажды описать падение Каира, империи и ее последнего героя.

* * *

Требовалась еще не одна неделя, чтобы Нур была в состоянии выдержать долгий путь. Жизнь в Каире становилась все тяжелее. Запасы продовольствия таяли. Сыр, масло и фрукты исчезли. Цена на злаки росла. Говорили, будто Туманбей хотел заморить голодом гарнизон неприятеля, ставя заслоны на подступах к городу и не позволяя провинциям, еще находившимся под его контролем, снабжать Каир. Кроме того, он сговорился с арабскими кочевниками, которые никогда не подчинялись власти Египта, о том, чтобы они разграбили окрестности столицы. И будто бы в то же время организовал доставку из Александрии пороха, стрел и луков, собрал свежие силы и подготовил новое наступление. И впрямь, стычки участились, особенно в районе Гизеха, делая дорогу, пролегавшую мимо пирамид, непроходимой. Баязид, находившийся у няни, оказался отрезан от нас.

И все же стоило ли невзирая ни на что пытаться бежать, рискуя нарваться на вражеский патруль, мамлюкских дезертиров или шайку грабителей? Я колебался до тех пор, покуда не узнал, что Селим принял решение выслать в Константинополь несколько тысяч каирцев. Сперва в качестве первых переселенцев называли халифа, всю знать с ее семьями. Но потом заговорили о каменщиках, плотниках, мастерах по обработке мрамора, мостильщиках, кузнецах и вообще обо всем мастеровом люде. Кроме того, мне стало известно, что составлялись списки всех магрибцев и евреев для последующей их высылки.

Словом, ждать больше было нельзя. Вознамерившись покинуть город не позднее трех дней, я в последний раз обошел его, завершая кое-какие дела, и тут до моих ушей долетел слух: Туманбей выдан вождем одного бедуинского племени и схвачен.

К полудню в городе поднялся гам: кто-то призывал в молитве, кто-то кричал. Рядом со мной прозвучало: ворота Баб Зувайла. Тысячи жителей устремились в этом направлении. Я последовал их примеру. Люди прибывали поминутно; зрелище толпы впечатляло еще и оттого, что она стояла молча. Вдруг все расступились, пропуская колонну из сотни конников и вдвое больше пехотинцев. Повернувшись спиной к толпе, они образовали три круга, один внутри другого. В центре находился человек на коне, в котором нелегко было узнать Туманбея. С непокрытой головой, всклокоченной бородой, в лохмотьях красного цвета, едва прикрытых белым плащом, ноги обмотаны кусками грубого голубого полотна.