Лев Африканский - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 46

А вот Харун, напротив, растерял всю свою веселость и любовь к шалостям. С его чела не сходила печать озабоченности. И только в этот вечер я наконец-то понял, что делалось в его голове. Он желал знать мое мнение.

— Не можем же мы без конца оставлять Мариам с прокаженными! Раз хлопоты ни к чему не привели, что, по-твоему, следует предпринять?

Что я мог придумать! От бессилия я впал в ярость.

— Стоит мне подумать о ней, вот уже четыре года жертве самой злодейской из несправедливостей, меня охватывает непреодолимое желание схватить Зеруали за горло и задушить, а в придачу и его сообщника шейха прокаженных.

Я жестом показал, как бы я это сделал. На Харуна это не произвело никакого впечатления.

— Твой камень слишком велик!

Я не понял, что он имеет в виду, и он повторил с ноткой нетерпения в голосе:

— Говорю тебе, твой камень слишком велик, непомерно велик. Когда мы с товарищами работаем на улице, то часто видим людей, которые кричат, оскорбляют друг друга и устраивают столпотворение. Порой один из них берется за камень. Ежели тот со сливу или грушу, нужно хватать этого человека за руку, поскольку он может ранить кого-то или изувечить. Если же камень величиной с арбуз, можно спокойно уходить, он его ни за что не бросит, ему просто нужно ощутить его вес. Угрожать задушить Зеруали и шейха прокаженных — все равно что поднять с земли камень с минарет, и, будь мы с тобой на улице, я б ушел, пожав плечами.

Словно не замечая, как я от смущения залился краской, Харун продолжил, медленно выговаривая каждое слово, будто пропуская его через мелкое сито:

— Нужно найти способ устроить Мариам побег, но так, чтобы ее не поймали и чтобы не беспокоили ее семью. Разумеется, в Фесе ей больше не жить, несколько лет уж точно, а раз я на ней женюсь, мы должны бежать вместе.

Я знал его уже не один год, чтобы понять, что в его голове созревает план и что до срока он мне его не откроет. И все же я никак не мог взять в толк, что заставляет его так поступать. Во имя нашей дружбы я был обязан вызвать его на откровенный разговор.

— Но как ты можешь вот так по собственной воле оставить свой город, свою семью, корпорацию и отправиться в изгнание словно какой-нибудь изгой, злодей, бегать по горам из страха быть закованным в кандалы… и все это ради девушки, с которой ты всего лишь раз перемолвился словом?

Проныра накрыл ладонью правой руки мой затылок, как делал прежде, когда мы были детьми и он намеревался открыть мне секрет.

— Я не мог тебе признаться раньше, да и сегодня я прошу тебя дать мне слово, что ты не обидишься.

Я сделал то, о чем он просил, боясь худшего, какого-нибудь позора для моей семьи. Мы сидели на земле во дворе его дома. Проныра прислонился спиной к небольшому каменному фонтану, в котором в этот день не было воды.

— Помнишь, как я вошел в баню, когда там мылись женщины?

Лет семь или восемь истекли с тех пор, но я все еще помнил каждое слово, каждый жест. Я кивнул, улыбаясь.

— А помнишь, как я, несмотря на твои мольбы, наотрез отказался рассказать, что я там увидел.

Так вот, я закрутил голову платком, тело обмотал полотенцем, сверху набросил покрывало, на ноги надел деревянные сандалии. Мне тогда было одиннадцать лет, на лице у меня еще не было никакой растительности. Я ходил себе по бане, как вдруг лицом к лицу столкнулся с Вардой и Мариам. Глаза Мариам встретились с моими, и я тотчас понял, что она меня узнала. Она ведь часто видела нас с тобой вместе и не могла ошибиться. Я застыл на месте, не в силах двинуться, ожидая, что сейчас поднимется крик, меня станут гнать, бить. Но твоя сестра не издала ни звука. Она взяла полотенце, закуталась в него, в то время как на ее губах обозначилась понимающая улыбка, а затем под каким-то предлогом увела свою мать в другое отделение. Я поторопился выйти, все еще не веря, что так легко отделался. В тот день я пожалел, что Мариам не моя сестра, и только три года спустя обрадовался тому, что всего лишь друг ее брата и могу мечтать о ней, как мужчина мечтает о женщине. А после на девушку с тихими глазами обрушились несчастья.

На последней фразе Проныра, до того сияющий от счастья, посмурнел. Но не надолго.

— Пусть весь мир ее предаст, воспоминание о той истории не позволит мне бросить ее в беде. Ныне она — моя жена, я спасу ее, как она спасла меня, мы превратим землю, которая нас примет, в цветущий сад.

* * *

Прошла неделя, Харун явился прощаться. Вместо вещей у него при себе было два вязаных мешочка — один, побольше, туго набитый деньгами, полученными в качестве приданого, и другой, содержащий его собственные сбережения.

— Тот, что поменьше, — для охранника, чтобы он закрыл глаза на побег Мариам, а тот, что побольше, — для нас. Господь нас не оставит, хватит на жизнь на целый год.

Путь их лежал в провинцию Риф, там они надеялись обосноваться на некоторое время в горах Бени Валид, где живут самые храбрые и великодушные люди во всем королевстве. К тому же они богаты, поскольку земля их плодородна, а платить налоги они отказываются.

Любой несправедливо изгнанный из Феса знает, что всегда найдет у них гостеприимный прием, что ему помогут и даже возьмут на себя часть его расходов, если же его преследуют, горные жители встанут на его защиту.

Я горячо прижал Харуна к своей груди, но он прытко высвободился из моих объятий, поскольку ему не терпелось узнать, что уготовила ему Судьба.

В этом году была сыграна первая из моих свадеб, столь желанная для моего покойного дяди, а также и для моей матушки, не знавшей, как отвлечь меня от Хибы, которой по-прежнему принадлежало все лучшее, что было во мне, хотя она и не подарила мне за три года ребенка. Согласно обычаю, мне пришлось торжественно наступить на ногу Фатиме, моей кузине и жене, в тот миг, когда она входила в опочивальню, а у дверей примостилась соседка, чтобы дождаться простыни и, победно хохоча, показать ее гостям, как доказательство того, что новобрачная — девственница, а новобрачный вошел в мужскую силу, что одновременно служило сигналом к началу застолья.

Обряд показался мне бесконечным. С утра вокруг Фатимы суетились множество кумушек, они одевали, причесывали невесту, выщипывали ей брови, румянили щеки, красили в черный цвет ладони и ступни, наносили меж бровей рисунок треугольной формы, а под нижней губой — другой, вытянутый, как лист оливы. Была среди них и незаменимая в таких делах Сара-Ряженая. Закончив украшать невесту, ее водрузили на помост, чтобы каждый мог полюбоваться ею, а матронам предложили угощение. К вечеру перед домом Кхали собрались родные и друзья. Невеста вышла к ним, смущенная больше всех, путающаяся в юбках, и вступила в небольшой деревянный шатер о восьми гранях, обтянутых кусками шелка и парчи, который четыре молодых человека подняли на головы и понесли.

Свадебный кортеж двинулся в путь: впереди флейтисты, трубачи и барабанщики, а также факельщики из числа служителей маристана и моих приятелей по коллегии. Они предваряли шатер невесты, а за ним шли мужья ее трех сестер.