Дом ангелов - читать онлайн книгу. Автор: Паскаль Брюкнер cтр.№ 37

Бригада рабочих нашла его в нише и вызвала полицию. Два агента ББПБ, Благотворительной бригады помощи бездомным, пришли за ним под вечер и, положив на носилки, вынесли наверх. Он еще отбивался, несмотря на слабость, и его силой затолкали в автобус социальной помощи, ожидавший на перекрестке Круа-Руж. Фургон с тонированными стеклами был полон горластых бедолаг, расхристанных баб в синяках. Его бесцеремонно толкнули на продавленное пластиковое сиденье рядом с верзилой с мутными глазами. Тощий тип в больших очках вошел следом за ним, непрерывно бормоча:

— Поэзия — она стоит сэндвича. Послушайте стихи…

Он старательно выговаривал слова, но его заставили замолчать увесистой оплеухой, разбив ему очки. Он не протестовал, продолжая бормотать себе под нос. ББПБ была кошмаром бродяг, предпочитавших улицу приютам. Свобода в аду лучше комфорта в оковах. Их всех везли в Нантер, в центр размещения и лечения бездомных. Бывшая тюрьма, исправительный дом в XIX веке, теперь это был приют для нищей братии. Автобус, отправившийся около одиннадцати вечера, объезжал город всю ночь. Полицейские — их называли Синими, — отделенные от толпы решетчатой перегородкой, сидели спиной к гвалту. Работу свою они ненавидели, находились в самом низу служебной лестницы и постоянно опасались удара ножом или бутылочным осколком. У Порт-де-Ванв автобус сделал долгую стоянку: кто-то сообщил о полуголом парне на вентиляционной решетке метро. Его нашли буквально поджаренным от лба до пупка, с отпечатками решетки, как на антрекоте. В автобусе хихикали и отпускали шуточки:

— А ну-ка, бифштекс на стол, это для нас, а то живот подвело!

Обожженного бродягу завернули в термоодеяло и увезли на «скорой» в больницу. Синие обшаривали каждую станцию метро, автобусные остановки, подворотни, кусты, где могли быть их «клиенты», кишевшие, как тараканы под камнем. Иногда садились и добровольцы, которые хотели умереть в тепле и из последних сил набирали номер службы спасения — 115. Другие, «строптивцы», которых сажали силой, бранились, обзывая вновь прибывших коллаборационистами и предателями. Нужду справляли прямо в автобусе, ноги шлепали по вонючей жиже. Тусклые лампочки слабо освещали весь этот сброд: наркоманов и проституток, старых обдолбанных хиппи и случайно подобранных нелегалов, нищих всех мастей, с опухшими лицами, воспаленными глазами, в свищах и гнойных корках, — корабль дураков разъезжал по Парижу, вот чем был этот вонючий автобус. Жуткий смех из самого нутра звучал порой как выстрел и нес с собой слизь, кровь, дерьмо. Ревущий легион громогласно требовал оставить его гнить и подыхать как ему заблагорассудится. Никакой помощи эти босяки не просили — только права разлагаться заживо. Грязная бабища, подсев к Антонену, предложила ему свои прелести за глоток из горлышка, — ей показалось, будто у него из кармана торчит бутылка.

На рассвете они въехали в больничный двор. Шел снег. Прямоугольные здания под крышами в белых фестонах, заснеженные ветви деревьев — все это походило на сказочный дворец. Провода и карнизы были покрыты коркой льда. С водостоков свисали острые сосульки, словно кинжалы, готовые поразить неосторожного. В окружающем безобразии этот дом стоял, будто осиянный славой. Все было прекрасно и чисто на одно утро — пока не замарает пейзаж людской обоз. И тогда вновь явится из XIX века мрачный мегалит для наказания неимущих. Раздался звон колокола. Автобус исторг свой горластый груз. Антонен еще успел услышать речь надзирателя.

— Ну, шваль, добро пожаловать в клуб. Знаете, какая разница между человеком и животным? Напомню вам: горячая вода и мыло.

После этого он рухнул без сознания на девственный снег.

Когда врачи раздели Антонена и очистили его, точно луковицу, снимая щипчиками прилипшие к телу лохмотья с величайшей осторожностью, чтобы не содрать кусок кожи с майкой или носком, их глазам предстало живое мясо, все в трещинах и язвах. В длинных густых волосах вши кишели так, что им было тесно. Исходивший от него запах гнили был настолько невыносим, что врачам и санитарам пришлось работать в масках. Мелкая живность гнездилась на всех волосистых частях — лобковые вши в паху и под мышками, блохи на ногах, парша на торсе. Волос на лобке не осталось — их сгрызли насекомые. Его тело было одной большой язвой, кишащей червями и крошечными крабами: вся эта живая пыль покрывала его остов, создавая броуновское движение мошек, личинок и прочей гнуси. Врачи были потрясены и сделали десятки снимков, прежде чем приступить к обработке. Антонена положили на мешковину и осторожно опустили в металлическую ванну с крезолом и другими дезинфицирующими препаратами — бетадином, противогрибковыми, бактерицидными. Он отмокал в ней целый день; тем временем ему обрили голову машинкой, вызвав ливень гнид. Сотни задохшихся насекомых всплыли на поверхность, образовав живой ковер, который медики собрали в контейнеры. В этом растворе, регулярно подогреваемом, он пролежал семь часов. Потом, с бесконечными предосторожностями, его вынули и поместили в палату интенсивной терапии. Ему выбрили все тело и крошечными щипчиками извлекли яички и личинки из множества открытых ран. Его искусанная кожа напоминала терку для сыра и рвалась от малейшего прикосновения. Он едва избежал ампутации большого пальца, на котором воспалилась ранка от колючей проволоки. Он был истощен, обезвожен, страдал авитаминозом, осложненным кандидозом, кровь его кишела паразитами, в пищеводе образовался абсцесс, не говоря уже о тяжелейшей анемии. Молодость спасла его, и через месяц он встал на ноги. Хорошо, что он хотя бы не пил и избежал цирроза и гепатита С. Его поместили в общую палату на шестерых, где каждый лежал в выгороженном боксе. Выходить было запрещено, за столом не давали ни вилок, ни ножей.

Вскоре его вызвали к больничному психиатру Пьеру Криптофилосу, специалисту по православному богословию, внуку эмигрантов из Салоников. Он был не из тех озабоченных бородачей, что часто встречаются в профессии и выслушивают вас, хмуря брови, словно говоря: что бы вы ни рассказывали, я псих похлеще вас, и не пытайтесь меня впечатлить. Человек он был еще молодой, спортивный, с ирокезским гребнем на голове, и все время смеялся. Он смеялся, чтобы снять тревогу: «Вы псих? Я тоже, это не важно, поговорим на равных». Поначалу Антонен не раскрывал рта; врач предлагал ему партии в шашки, в джин-рами, пока не вытянул из него наконец несколько слов. Когда же плотину молчания прорвало, Антонен рассказал все, от происшествия в Австрии до своих поползновений к геноциду, не пропустив ни неудавшихся попыток, ни страсти к Изольде, ни ареста и лживого признания. Психиатр время от времени что-то записывал, изо всех сил стараясь не показаться ни удивленным, ни шокированным. Он кивал, будто мог все понять, все простить. Однажды вечером он встал и присел на край стола.

— Если бы я должен был объяснить ваши действия, то мог бы дать вам несколько толкований: например, ваша одержимость чистотой трансформировалась в эстетику мерзости, или же, не сумев убить клошара, вы решили убить самого себя, сделавшись для себя объектом отвращения. Но я предоставляю вам найти ответы самому. Вы познали упадок прежде славы. Не попробовать ли вам обычную жизнь?