Самарканд - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 72

— Но чем же он провинился?

— В том-то и дело, что ничем, и это доказывает, что он не понял Персии.

— Я что-то никак не возьму в толк.

— Министр, оказавшийся умнее своего правителя, женщина, оказавшаяся умнее своего мужа, солдат, оказавшийся умнее своего офицера, не заслуживают ли они двойного наказания? Для слабых быть умнее — вина. По отношению к России и Англии Персия слаба и должна вести себя соответствующим образом.

— До скончания веков? А не лучше ли однажды проснуться, построить современное государство, дать образование народу, войти в сообщество процветающих и уважаемых наций? Это-то и попытался осуществить Шустер.

— И за это я им восхищаюсь. Но не могу не думать, что, если б он преуспел в меньшей степени, мы не оказались бы сегодня в столь плачевном состоянии. Конец демократии, конец независимости.

— Принимая во внимание аппетиты царя, это должно было случиться рано или поздно.

— Всегда лучше, чтобы несчастье случилось позже. Знаешь историю осла Насреддина?

Она имела в виду полулегендарного персонажа всех историй и притчей Персии, от Заречья до Малой Азии.

— Один наполовину сумасшедший царь, — начала Ширин, — приговорил Насреддина к смерти за кражу осла. Когда его вели на казнь, Насреддин вскричал: «Этот осел на самом деле мой брат, его заколдовал волшебник, но если мне отдадут его на год, я снова научу его говорить!» Заинтригованный монарх заставил обвиняемого повторить свои слова, а затем постановил: «Так и быть! Но если через год, день в день, осел не заговорит, ты будешь казнен». Позже жена Насреддина спросила у него: «Как ты мог такое обещать? Тебе же известно, что осел не заговорит». «Конечно, известно, — отвечал Насреддин, но через год царь может умереть, осел может умереть, я сам могу умереть». Если бы мы выиграли время, — продолжала Ширин, — Россия, может быть, ввязалась бы в балканскую войну или в войну с Китаем. Да и царь не вечен, а кроме того, под ним в любую минуту может зашататься трон, как шесть лет назад, под действием бунтов и мятежей. Нам бы подождать, потерпеть, потянуть время, хитрить, лгать, ловчить, обещать. Такова всегдашняя мудрость Востока. Шустер захотел заставить нас двигаться вперед в ритме Запада и привел нас к катастрофе.

Казалось, ей нелегко держать такие речи, я не стал вступать с ней в пререкания.

— Персия напоминает мне парусник-неудачник. Моряки без конца жалуются на то, что мало ветра. И вдруг, словно в наказание, небо посылает им шквал.

Мы долго удрученно молчали. Затем я нежно обнял ее.

— Ширин!

Видимо, я как-то особенно произнес ее имя, только она вздрогнула, отстранилась от меня и с подозрением уставилась на меня.

— Уезжаешь?

— Да. Но иначе, чем ты думаешь.

— Как это «иначе»?

— Я уезжаю с тобой.

Шербур, 10 апреля 1912 года.

Передо мной, насколько хватает глаз, Ла-Манш — спокойный, с серебряными барашками на поверхности воды. Рядом со мной — Ширин. В нашем багаже Рукопись. Вокруг нас — самая настоящая восточная толпа.

Столько разговоров было о знаменитостях, севших на «Титаник», что почти забылись те, ради кого был выстроен этот колосс: мигранты, миллионы мужчин, женщин и детей, которых не принимал ни один берег и которые мечтали об Америке. Пароход должен был послужить цели доставки этих людей в страну обетованную. Он подбирал всех: англичан и скандинавов — в Саутгемптоне, ирландцев — в Квинстоуне, а греков, сирийцев, армян из Анатолии, евреев из Салоник или Бессарабии, хорватов, сербов, персов — в Шербуре. На морском вокзале я наблюдал за выходцами с Востока: держась рядом со своим жалким скарбом, они с нетерпением ждали отплытия, стойко вынося все тяготы путешествия — заполнение формуляра, проблемы с багажом и т.д. У каждого в глубине взгляда притаилось либо любопытство, либо горечь, и все как некую привилегию воспринимали то, что им предстояло принять участие в первом рейсе самого могучего, современного и надежного из кораблей, когда-либо построенных человечеством.

Да и мои чувства мало чем отличались от их. Мы поженились в Париже три недели назад, и я повременил с отъездом в Америку с одной-единственной целью: подарить своей любимой свадебное путешествие, достойное той восточной пышности, к которой она привыкла. Это не было пустым капризом. Ширин долгое время весьма сдержанно относилась к идее поселиться в США, и если бы не разочарование, связанное с неудавшимся пробуждением ее родины, никогда не согласилась бы следовать за мной. Я был преисполнен решимости воссоздать для нее привычную среду и даже сделать ее более феерической.

«Титаник» как нельзя лучше подходил для этой цели. Казалось, он был задуман людьми, стремящимися создать в этом дворце на плаву возможность самого роскошного времяпрепровождения, существующего на земле, к примеру, восточные радости: щадящая турецкая баня, не хуже константинопольских или каирских, зимние сады с пальмовыми деревьями и даже электрический верблюд в гимнастическом зале среди перекладин и коней, предназначенный для имитации ощущений путешествия по пустыне.

Но исследуя «Титаник», мы не старались отыскать на нем только нечто экзотическое, порой предаваясь и чисто европейским удовольствиям, как-то: дегустации устриц или соте из цыпленка под лионским соусом — фирменного блюда шеф-повара Проктора — под вино Ко д’Этурнель 1887 года и музыку из «сказок Гофмана», «Гейши» или «Великого Могола» Людера, исполняемую музыкантами в темно-синих смокингах.

Это были незабываемые моменты и для Ширин, и для меня, для нас обоих, ведь на протяжении многих лет мы встречались тайно. Какими бы просторными и многообещающими ни были покои моей принцессы в Тебризе, Зарганде или Тегеране, я всегда чувствовал, что наша любовь приговорена быть взаперти с единственными свидетелями — зеркалами и отводящими глаза служанками. Теперь мы вкушали банального удовольствия быть на виду и вместе, быть парой, на которую устремлены взгляды, и допоздна не уходили в каюту, одну из самых просторных на пароходе.

Нашим самым большим наслаждением стала вечерняя прогулка. После ужина мы тотчас просили офицера, всегда одного и того же, отвести нас к сейфу, где хранилась Рукопись, чтобы долго-долго нести ее к себе через все палубы и коридоры. Сидя в ротанговых креслах в «Кафе паризьен», мы наугад открывали «Рубайят», прочитывали несколько четверостиший, а затем поднимались в лифте до прогулочного мостика, где, не очень-то заботясь, видит ли нас кто-нибудь, жадно целовались. Поздней ночью мы возвращались с Рукописью в каюту, где она проводила с нами ночь, а утром возвращали ее обратно в сейф. Этот ритуал приводил Ширин в восторг. Я даже поставил себе за правило не допускать ни малейших отклонений в его исполнении.

На четвертый вечер нашего плавания я наугад открыл книгу и прочел:

Вот вопрос из вопросов: что есть Человек?

Образ Божий. Но логикой Бог пренебрег