Самарканд - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 12

Из Самарканда следили за ходом событий. Раз в три дня прилетал почтовый голубь, выпущенный защитниками крепости. В посланиях не было ни призывов о помощи, ни жалоб на истощение продовольственных запасов или усталость солдат, лишь данные о потерях противника да слухи об эпидемии, начавшейся среди осаждающих. Комендант крепости — некий Юсеф, уроженец Хорезма, становился народным героем Заречья.

Однако наступил день, когда оборона захлебнулась под натиском превосходящих сил противника, которому удалось взорвать крепостную стену. Юсеф держался до последнего, но был ранен и взят в плен. Его привели к султану, любопытствующему взглянуть на того, кто причинил ему столько неудобств. Невысокий поджарый человек, всклокоченный, запыленный, был доставлен к султану и стоял перед ним с высоко поднятой головой. Алп-Арслан сидел по-турецки на деревянном помосте, устланном подушками. Оба долго с вызовом разглядывали друг друга, после чего победитель приказал:

— Врыть в землю четыре столба, привязать его к ним и четвертовать!

Юсеф с презрением посмотрел на него снизу вверх и крикнул:

— Разве так подобает поступать с теми, кто честно сражался?

Алп-Арслан, не желая отвечать, отвернулся. И тогда пленный вновь окликнул его:

— Эй ты, баба, я с тобой говорю!

Султан подскочил словно ужаленный. Затем схватил свой лук, вложил в него стрелу и, перед тем как выстрелить, велел стражникам отпустить пленного, чтобы ненароком не угодить в своих. Бояться ему было нечего, он был стрелком хоть куда.

Но то ли сказались волнение и поспешность, то ли ему несподручно было стрелять с такого близкого расстояния, только он промахнулся. Не успел он вложить в лук вторую стрелу, как Юсеф оказался рядом с ним. Понимая, что не сможет защититься в сидячем положении, султан попытался встать, но запутался в подушках и упал. Юсеф вскочил на него и всадил ему в бок нож, до того спрятанный в его одеждах, после чего замертво упал сам, сраженный ударом палицы. Солдаты набросились на бездыханное тело. На его губах застыла ухмылка: он отомстил за себя, султану его не пережить.

Алп-Арслану предстояло умереть через четыре дня в страшных муках, сопровождавшихся горькими размышлениями. Хроникеры донесли до нас его предсмертные слова: «Однажды я делал смотр войскам и, почувствовав, как земля дрожит под их поступью, сказал себе: «Я хозяин мира! Кто может помериться со мной?» И вот за мою спесь, за мою надменность Господь послал мне презреннейшего из смертных, пленного, побежденного, уже приговоренного к страшной смерти, и он оказался могущественнее меня: ранил, свалил с трона, отнял жизнь».

Как знать, возможно, на следующий день после этой драмы в книге Омара Хайяма появилось это четверостишие?

Тот усердствует слишком, кричит: «Это я!»

В кошельке золотишком бренчит: «Это я!»

Но едва лишь успеет наладить делишки —

Смерть в окно к хвастунишке кричит: «Это я!»

В ликующем Самарканде осмеливался плакать лишь один человек — жена хана-победителя, она же дочь заколотого султана. Конечно же, муж выразил ей свои соболезнования и велел всему гарему носить траур, а также высечь на ее глазах евнуха, не сумевшего скрыть в ее присутствии своей радости, и все же, вернувшись на свою половину, хан то и дело повторял: «Господь внял молитвам самаркандцев».

Казалось бы, жителям города в те времена было безразлично, кто ими правит. И тем не менее они молились за своих правителей, поскольку смена власти всегда была чревата неизбежными резней и грабежами, а значит, страданиями и разорением. Если уж простые люди пожелали быть завоеванными пришлым тираном, значит, собственный перешел все границы, обложил население чрезмерными податями, подверг его неслыханным обидам. Насер был не из их числа. Пусть он был не лучшим из правителей, но и не худшим: к нему можно было как-то приноровиться, положившись на то, что Всевышний обуздает его непредсказуемый нрав.

В Самарканде царила радость в связи с тем, что удалось-таки избежать войны. На огромной площади Рас-аль-Так стоял гвалт, в небо подымался дымок от костров уличных торговцев. На каждом шагу попадались певцы, музыканты, рассказчики, предсказатели, заклинатели змей, собиравшие вокруг себя толпы зрителей. В центре площади на шатком временном помосте разместились народные поэты, без которых в городе не обходилось ни одно важное событие: и все они прославляли несравненный, непобедимый город. Публика дружно одобряла и поддерживала своих любимцев, освистывала посредственностей. На дворе стоял декабрь, по ночам было прохладно, чтобы согреться, жгли костры. Во дворце один за другим опустошались большие глиняные кувшины с вином, хан пребывал в добродушном настроении.

На следующий день по умершему родственнику отслужили молебен, приняли соболезнования от тех же самых людей, что вчера поздравляли с победой. Кади, произнесший по случаю несколько стихов, из Корана, попросил Омара последовать его примеру:

— Что ж тут удивляться, у реальности, как и у людей, два лица.

Тем же вечером Насер-хан призвал Абу-Тахера к себе и попросил присоединиться к делегации, отправлявшейся почтить от имени Самарканда память усопшего султана. Делегация состояла из ста двадцати лиц, среди которых был и Омар.

Последние почести воздавались султану в том самом месте, где испокон веков располагался лагерь армии сельджуков. Настоящий город из тысяч шатров и палаток раскинулся на берегу реки, видные и знатные самаркандцы соседствовали здесь с кочевниками, явившимися подтвердить свою присягу на верность сельджукам. С недоверием взирали посланники Насер-хана на этих воинственных молодцев с длинными, заплетенными в косу волосами. Семнадцатилетний Маликшах, колосс с детским лицом, восседал на помосте, том самом, с которого и свалился его отец Алп-Арслан. На плечах у него был просторный каракулевый бурнус. В нескольких шагах от него стоял великий визирь, опора империи.

Маликшах звал его ата — отец, что означало крайнюю почтительность, остальные — Низамом Эль-Мульком, что в переводе означает «царский приказ». Никогда еще прозвище не являлось столь заслуженным. Всякий раз, как к юному султану приближался знатный гость, он взглядом спрашивал своего визиря, как ему себя вести — радушно или сдержанно, доверчиво либо настороженно, внимательно либо рассеянно, и тот незаметно подавал ему знак.

Делегация из Самарканда распростерлась у ног Малик-шаха — все сто двадцать человек, он снисходительно покивал, затем часть самаркандцев, сплошь почтенные люди, направилась к визирю. Низам держал себя бесстрастно и никак не выдавал своего настроя, хотя и смотрел на них и слушал. Он вообще брал не горлом, а действовал как кукловод, заставляя других точными, рассчитанными действиями исполнять его желания. В этом-то и состояло его всесилие. О его умении ничего не сказать ходили легенды. Нередко посетитель битый час проводил у него, так и не удостоившись иных слов, кроме приветственных и прощальных. Да и являлись к нему не только затем, чтобы о чем-то договориться, очень часто — чтобы подтвердить свою лояльность, развеять его подозрения, не дать ему забыть о себе.