Волок - читать онлайн книгу. Автор: Мариуш Вильк cтр.№ 24

— Уж не церковь ли вам тут строят? — обращаюсь я к случайному прохожему.

— Какая церковь, елки-палки! — возмутился тот. — Коммерческий банк хотели открыть. При Гайдаре отгрохали, буквально за пару месяцев, а как Егор Тимурович вылетел из правительства, так и они прогорели. Поставили забор и сбежали.

Кто бы мог подумать, что в 1930-е годы Медгора была столицей Беломорско-Балтийского комбината, созданного в 1933 году, сразу после окончания строительства Канала? ББК занимался колонизацией и эксплуатацией территорий, прилегающих к водной трассе. Его владения простирались от Петрозаводска до Мурманска и охватывали добывающую, энергетическую, лесную и деревообрабатывающую промышленность, а также фабрики, мастерские и цеха, железнодорожные ветки, верфи, порты, судоходство, рыбные ресурсы и лесное зверье. Другими словами, ББК не только поглотил всю Карелию, но и административную власть в ней перехватил. Поистине государство в государстве.

Население этого государства различалось по статусу и привилегиям. Как на Руси, где и рабы были, и смерды, и холопы, так и в ББК жили зэка и спецпоселенцы, административно-ссыльные, вольноссыльные и туземцы… А владели всем этим чекисты, то есть бояре советского образца. При этом зэка жили не так плохо, в худшем положении находились спецпоселенцы, сосланные с семьями под надзор ББК, эти не имели даже лагерного продовольственного пайка. Все мечтали о Медгоре.

Медвежья Гора была наиболее привилегированным местом Белбалтлага, который, в свою очередь, относился к числу наиболее привилегированных лагерей СССР. Вокруг Медгоры, в радиусе двадцати пяти — тридцати километров, разместилось несколько десятков мануфактур различного типа: от швейной мастерской и мебельного цеха до бойни и молочной фермы, где несколько тысяч зэка работало на нужды «столицы» (только оранжереи совхоза Вичка тянулись на два гектара). В самой Медгоре, к югу от железнодорожного вокзала, размещался вольный поселок — там были бар, клуб, базар и магазины с отличным снабжением, «Госспирт» и «Торгсин». Словом, все как полагается. На берегу озера (неподалеку от места нашего пребывания) находился центр «Динамо» и буфет с ценами кооператива ОГПУ (то есть почти даром), лодочная станция и прокат пляжных корзинок. Солоневич описал, как однажды встретился там с тов. Успенским, в то время уже начальником Белбалтлага. Оба голышом на пляже попивали коньяк со льдом под аппетитный хлодник [28] и обсуждали детали лагерной спартакиады, которую было поручено организовать Солоневичу (зэка, статья 58). Как это возможно, скажете — начальник лагеря и зэка на пляже? Голышом? Не может быть!

Подобным образом, вероятно, рассуждали читатели британской газеты в гротескном фарсе «Mister Stupid», поставленном в лагерном театре. Его главный герой, лондонский корреспондент, прилетает в Белбалтлаг, чтобы найти здесь подтверждение слухам о бесчеловечном отношении к узникам. И попадает на съезд передовиков производства в Медгоре, где зэка потчуют бутербродами с икрой. Когда он сообщает об этом в свою газету, в Англии думают, что бедняга спятил. Ха-ха! Николай Анциферов, сидевший вместе с другими зэка в зрительном зале, вспоминал потом, что самым смешным было то, что на съездах передовиков производства и в самом деле подавали бутерброды с черной икрой. Ха-ха!

В воспоминаниях «Из дум о былом» Анциферов называет Медгору столицей русской интеллигенции 1930-х годов. Кто здесь только не сидел! Философ Мейер исследовал в лагере Гёте и писал трактат о Фаусте, Лосев преподавал теорию относительности Эйнштейна, а Лихачев занимался блатной феней. Здесь находилось проектное бюро, в котором трудились лучшие советские инженеры, и клуб друзей книги, где обсуждали издательские новинки (в частности, книгу Бахтина о Достоевском), здесь работали два драматических театра и симфонический оркестр (в котором играла первая скрипка Вены и дирижировала мама моей соловецкой знакомой), здесь располагалась редакция газеты «Перековка», имевшая 3730 «лагкоров», и была великолепно укомплектованная библиотека, здесь находились типография и кинотеатр, фотоателье, стадион и краеведческий музей, создателем которого был сам Николай Павлович.

В его книге слышатся ностальгические нотки: «Может быть, из всего здесь мной сообщаемого самое удивительное — это наши экскурсии по выходным дням. Их организовывал я. В течение нескольких месяцев, с тех пор как восстановили выходные дни, я брал под свою ответственность двадцать лагерников под особую расписку и уходил с ними за несколько километров от лагеря, в зависимости от целей экскурсии. По археологии руководил Горецкий. Мы разыскивали неолитические черепки с типичными узорами, рылись в стоянках. Так пополнялся музей. Это были счастливые часы. Мы забывали о неволе. Наслаждались суровой, но своеобразной природой Карелии. Читали краеведческую поэму «Карелия» декабриста Федора Глинки».

— От архива профессора Анциферова сегодня здесь осталось немного, — говорит Евгений Осипович, экскурсовод городского музея, — большую часть вывезли вместе с лагерем, одно пропало, другое украли.

Евгения Осиповича присоветовала мне милейшая Елена Юрьевна, заведующая архивом (аккредитация «Культуры» подействовала на нее, словно духи от Диора!). Специально для «корреспондента из Парижа» она вызвала по телефону автора единственной действующей выставки, посвященной истории Медвежьей Горы, и до его прихода успела чудовищно заморочить мне голову. Заодно я узнал, что здание-призрак строилось как гостиница для… иностранцев (!), которым собирались демонстрировать Белбалтлаг в качестве образцового советского лагеря.

Евгений Осипович Ш., на первый взгляд типичный спившийся интеллигент из российской провинции, оказался человеком, мыслящим глобально. Его выставка истории Медвежьегорска открывается — ни больше ни меньше — Большим Взрывом (который Евгений Осипович изобразил на ватмане тушью), ибо это начало всего. Рядом, в стеклянных витринах, — всевозможные граниты, базальты и диабазы, то есть остатки того же Взрыва. Дальше черепки эпохи неолита (ни палеолит, ни мезолит здесь следов не оставили) — свидетельство прибытия использовавших ее племен с берегов Оки и Волги. Затем бронзовые наконечники стрел и фото саамских петроглифов, фрагмент лодки, лук и пара карельских лаптей, обрывок летописи с древнейшим упоминанием карелов — 1143 год, и какие-то монастырские грамоты. Мое внимание привлек большой портрет Н. Я. Озерецковского, первого путешественника по Обонежью, и текст внизу — отрывок из его книги, где ученый описывает местоположение будущей Медгоры; «…на сем расстоянии впадают в озеро речки Кумса и Вичка, из коих на последней, в небольшом от устья ее расстоянии, находится оставленный железный завод купца Ольхина».

— Вы слыхали об Озерецковском? — на лице Евгения Осиповича отразилось удивление. Когда я сказал, что да, и давно уже ищу его «Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому» 1792 года, он заулыбался и отдал мне свой экземпляр — вместо путеводителя, на дальнейший путь.

Во втором зале — «три кита», на которых выросла Медгора: лесопилка Захарьевых, железная дорога и Белбалтлаг. Экспонатов немного: несколько пожелтевших купеческих фотографий, развешанных на генеалогическом древе наподобие яблок (рисунок Осиповича тушью), вырезки из старых газет о строительстве железной дороги до Мурманска и гравюра с изображением вокзала (где я ночью пил пиво), кайло, тачка и зубило в углу, картонный макет Канала, тут же несколько номеров газеты «Сталинская трасса» (прежней «Перековки»), программа симфонического оркестра и афиши театра НКВД в Медвежьей Горе, объявление о футбольном матче между местным «Динамо» и повенецким «Ударником», десяток с небольшим фотографий зэка и горсточка малозначительных мелочей.