Влад, разумеется, был от всего этого не в восторге и, стирая пеленки и слушая непрекращающийся младенческий вой из соседней комнаты, подспудно начинал бунтовать. Антонина, возвращаясь из ночных загулов, то нагло врала о том, что она заночевала у подруги, то просила прощения, то осыпала Влада упреками по поводу отсутствия необходимого ей количества денег.
И самое удивительное, что Губанов не хотел верить в то, что Антонина банально изменяет ему со своими «друзьями». Он любил ее. Все изменилось в один день, когда в силу случайности Влад вернулся домой посреди дня.
Открыв дверь, он увидел, что в прихожей стоят мужские ботинки, а на вешалке висит черная кожаная куртка. Пожав плечами, Владислав разделся, прошел в комнату — Сережа лежал в кроватке и спал. А рядом на столике стояли бутылка водки, закуска, а также — что было совсем из ряда вон — лежала упаковка презервативов! А из соседней комнаты раздавались звуки, природа которых была абсолютно ясна любому непредвзятому наблюдателю.
Влад, вне себя от бешенства, зашел в комнату и своими глазами убедился в неверности своей жены. Состоялся обмен мнениями и с обладателем кожаной куртки и ботинок, бывший, впрочем, непродолжительным. Мужчина ретировался, а Антонина устроила театр одной актрисы, исполнявшей две роли. Первая — обвинительная, с одним рефреном: «Не хватает денег», вторая — жалостливая, с рефреном: «Прости меня, бесы попутали». Но Губанов был непреклонен. Понимая, что квартира ему не принадлежит, он в этот же день собрал вещи и ушел. Ушел, чтобы никогда больше не вернуться.
* * *
— И что, вот так — как отрезали? — уточнила я у Губанова.
— Да, — ответил тот, выкидывая в окно автомобиля недокуренную сигарету. — Именно так: как отрезал. Ведь с Тарасовом меня ничего не связывало. Разве что институт… Но я приобрел достаточную квалификацию в фирме, в которой работал, — она была связана с Германией. Там я выучил немецкий, там же освоил компьютер. А у этой фирмы были партнеры в Питере. Они меня и пригласили на работу, предложили очень хорошие условия. Как раз это совпало по времени с моей размолвкой с Антониной. Я собрал вещи, благо их было немного, и уехал в Питер. А там через полгода встретил Ирину, и мы поженились.
— У вас счастливая семья? — поинтересовалась я.
— Во всяком случае, гораздо более счастливая, чем с Антониной, — грустно усмехнулся Владислав.
— А о сыне Сереже вы не вспоминали?
Губанов сдвинул брови, посмотрел на меня весьма неодобрительно и покачал головой.
— Как-то у вас все просто получается… — протянул он. — Вспоминал — не вспоминал… Вспоминал, конечно! Только что вы имеете в виду? Чтобы я постоянно напоминал о себе, звонил Антонине? Она изменяла мне, причем делала это не раз и не два. Этого я простить не мог. Может быть, конечно, по горячке, по молодости я и перенес это все и на сына. Конечно, это была ошибка. А с другой стороны, не уйди я тогда, сейчас ничего бы не было. И с Ириной — тоже.
На это ничего ответить я не могла и молча согласилась со словами Владислава.
— Ну, а алименты?
Владислав не ответил.
— Да, грустно все это, — признала я со вздохом.
— Но гораздо большее и очень грустное впечатление оставили у меня последние встречи с Антониной, совсем недавно, — признался, в свою очередь, Губанов.
* * *
Прослышав от институтского приятеля, с которым совершенно случайно он столкнулся в Москве, о незавидной судьбе сына, Губанов не на шутку забеспокоился. Такого он не ожидал. При всем том, что он знал, что за штучка его первая жена. А может быть, просто до поры до времени он об этом не задумывался. Но слух о пребывании Сережи в детдоме всколыхнул его. Он собрался и приехал в Тарасов.
Увы, слух подтвердился. В той квартире, где он некогда застал Антонину с любовником, уже жили другие люди. Соседка Маргарита Степановна, поминутно вздыхая и апеллируя то к богу, то к покойным Тониным матери с бабушкой, рассказала ему невеселую, но типичную историю с участием спившейся Антонины и юркого риэлтера, который на этом факте сделал свой бизнес. Антонина продала квартиру и переехала в худшую жилплощадь, пропив всю доплату.
Любовники у Антонины с каждым годом теряли свой социальный статус. От преуспевавших бандитов она прошла сквозь ряд милиционеров низшего звена, потом — выпивавших, но работавших и получавших регулярно зарплату заводчан и шоферов и наконец докатилась до самого дна. Ее последним сожителем был некий алкоголик Анатолий, удовлетворявшийся случайными заработками. Что касается самой Антонины, то она из красавицы с высокой грудью превратилась в тощую, неопрятную волоху с нечесаными волосами и ранними морщинами. И это всего-то за десять с небольшим лет!
— Я нашел ее в Змеином овраге, — грустно сказал Губанов. — Она поначалу меня не узнала, потом всплеснула руками и улыбнулась. Мне даже показалось, что она какая-то прежняя. Но… Это продолжалось всего-то минуту, а может, и того меньше. Бросилась на шею… Потом начала жаловаться. А потом, осмотрев всю обстановку и остатки вчерашней пьянки, я все окончательно понял. Выпив одну рюмку, она по новой начала осыпать меня упреками. Что я ее бросил, что я их, — Губанов подчеркнул слово «их», — их бросил! И ей ничего не оставалось, как отдать сына в детдом.
— А она вообще когда-нибудь сама работала? — спросила я.
— При мне — нет, — ответил Владислав. — Она же вроде того, с ребенком сидела. Хотя… Как это можно назвать — «сидела»?
— Сейчас она санитарка в больнице, — сказала я.
Владислав пожал плечами, показывая, что не уточнял место трудостройства своей бывшей жены и что оно его, собственно говоря, мало интересует.
— Да, она устроилась вроде бы на курсы медсестер, как раз после беременности, — помолчав, кивнул Губанов. — Было дело. Но ходила она туда через раз, все отсыпалась после ночных загулов.
— И все же вернемся к последним вашим встречам, — попросила я.
— Да, — кивнул Владислав.
* * *
— И вот что, ты хочешь сказать, что правильно поступил, что ли? — пьяно икнув, спросила Антонина. — Что правильно поступил, что ли? — с угрозой в голосе повторила она.
— А как я должен был поступить? — с оттенком презрения в голосе проговорил Губанов.
— Как-как… Бросил одну, и делай чего хочешь! Как жить-то мне было?
— Как все живут, устраиваться на работу, мужика найти приличного, коли уж со мной не получилось…
— Ага, мужика! — повысила голос Тоня. — Где они, мужики-то? Одна пьянь!
Губанов хотел было сказать что-то вроде того, что «каков поп, таков и приход», но промолчал.
— Ну, а ребенка сдать в детский дом — это что? — продолжил Губанов. — Это надо же было додуматься!
— А как мне его растить-то без отца?! — истерически выкрикнула Тоня.
У Губанова опять на языке вертелось что-то типа: «Ну а как же остальные без отцов растят?!» — но он снова сдержался. Он чувствовал, конечно, свою вину за сына, но одновременно никак не мог согласиться с тем, что тогда поступил неправильно. Однако Антонина была совершенно другого мнения.