Счастье. Уроки новой науки - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Лэйард cтр.№ 32

Таким образом, идея наибольшего счастья придает правильную направленность публичной политике и является подходящим критерием для частных этических решений. Когда я не знаю, как поступить, я должен стремиться к наибольшему счастью всех людей, в равной степени учитывая счастье каждого. И в демократическом обществе, где люди определяют публичную политику путем голосования, не следует предлагать для публичной политики цель, которую люди не могут сделать целью и своего частного поведения.

Здесь нам потребуется краткий экскурс в историю. Очевидно, что правила частного поведения придумали не философы и не мыслители. В предыдущей главе мы обсуждали, как люди приобрели правила взаимодействия друг с другом, приведшие к выживанию и росту численности нашего вида. Эти правила передавались через взаимодействие между нашими генами и социальным обучением. Тем самым мы выработали базовые правила, требующие выполнять свои обязательства, говорить правду и считаться с другими людьми. Люди различаются по степени приверженности данным принципам, но чаще всего мы применяем их почти не задумываясь.

Однако иногда нам приходится задумываться. Например, я мог обещать дочери прийти к ней на игру, но мою мать забрали в больницу. Как мне использовать свое время – сдержать обещание или проявить внимание к матери? Очевидно, мне следует разобраться, кого я сделаю несчастнее, если не приду. Это решение Бентама [246] .

Этические принципы должны охватывать нечто большее, чем только запреты. Они должны подсказывать, как использовать наше время и таланты. Возьмем важнейший вопрос о том, какую профессию выбрать. Разумеется, я должен подумать о том, что мне нравится, но я также должен учесть, что важнее всего для благополучия других. Обычные «правила морали» мало чем помогают при столь фундаментальном моральном выборе, а это одно из важнейших моральных решений, какие человек принимает в жизни. Упущение может оказаться хуже принуждения.

Или возьмем проблему семейных конфликтов и распада семьи. Как еще их можно рассматривать, как не с точки зрения чувств и благополучия всех заинтересованных лиц?

Но почему я должен считаться с чьим-то еще счастьем, кроме моего собственного? Это один из древнейших вопросов философии. С одной стороны, мне бы хотелось, чтобы все остальные вели себя неэгоистично, тогда как я вел бы себя как эгоист. Эта часть моей личности хотела бы считаться только с моими собственными чувствами. Но у меня также есть нравственное чувство, указывающее, что я должен смотреть на вещи шире. Я чувствую, что есть вещи, которые я должен делать, и я размышляю о них, становясь на точку зрения «беспристрастного наблюдателя» [247] . Когда я задумываюсь о том, как поступить, я спрашиваю, какой набор исходов покажется наилучшим кому-то другому, кроме меня и людей, заинтересованных в моем решении. Этот беспристрастный наблюдатель, будучи и сам человеком, знает, что все хотят быть счастливыми, и, следовательно, судит обо всех исходах с точки зрения общего счастья всех заинтересованных лиц.

Принцип беспристрастности или анонимности имеет фундаментальное значение для всех моральных идей. В ситуации, затрагивающей А и Б, морально правильное действие для А должно быть в одинаковой степени независимым от того, А вы или Б. Это золотое правило Нового Завета: возлюби ближнего своего, как себя, и поступай с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Симметрия должна быть полной [248] .

Конечно, некоторые из нас нравственнее других. Таким образом, реалистический взгляд на то, что такое счастье, следующий: я считаюсь с другими людьми, частично из чистого эгоизма (ожидая, что они ответят мне тем же), частично из искреннего сочувствия, а частично из принципа. Почти никто не ведет себя настолько хорошо, как предписывает беспристрастный наблюдатель. Но все же большинство из нас ведет себя лучше, чем могли бы в противном случае, потому что мы думаем о моральных принципах. Вот почему эти принципы так важны. Они также могут принести подлинное утешение. Если мне не удастся получить работу и она достанется другому компетентному соискателю, я могу рассудить, что мое разочарование уравновешивается его радостью.

Такой образ мысли выходит за рамки нашей базовой животной природы и приближается к мышлению, более уместному сейчас, когда мы больше не боремся за выживание. Счастливое общество должно строиться на двух основаниях: во-первых, на высочайшем уровне сочувствия другим людям, а во-вторых, на сильнейшем моральном принципе беспристрастности. Пока мы не расширим границы сочувствия, мы не сможем увеличить наше счастье, как бы ни росло наше благосостояние: раковая опухоль зависти будет съедать все наши приобретения. Если мы сможем радоваться благополучию других, мы все будем счастливее. Мы поможем тем, кто может выиграть от нашей помощи, и, кроме этого, выиграем сами, радуясь их успеху [249] . В Библии сказано: «блаженнее давать, нежели принимать», но на самом деле хорошо и то и другое.

Хотя принцип наибольшего счастья так привлекателен и так широко используется, он подвергался жестоким нападкам со стороны философов, включая недавнюю критику Амартии Сена и Бернарда Уильямса [250] . Я уже останавливался на возражении, что есть вещи важнее счастья. Но существует и множество других возражений. Я полагаю, что они концептуально ошибочны.

Качества счастья

Первым Бентама начал критиковать его крестник, великий философ и экономист Джон Стюарт Милль. Его отец был протеже Бентама, и Милль некоторое время жил в садовом домике при доме Бентама в Лондоне на Королевской площади. Отец Милля возлагал большие надежды на сына и как на ученого, и как на нравственного человека, и его надежды оправдались в обоих отношениях. К четырем годам маленький Джон Стюарт читал древнегреческие тексты, а к подростковому возрасту полностью освоил философию наибольшего счастья, которой придерживался его отец. В двадцатилетнем возрасте он впал в депрессию, продолжавшуюся два года, которую он в конечном счете приписал строгости своего воспитания. В частности, он пришел к заключению, что с философией Бентама что-то не так. К тому времени, как он написал свою собственную книгу о том, что тогда называлось утилитаризмом, ему показалось, что он понял, где лежит проблема. Существуют, утверждал Милль, более высокие и более низкие формы счастья: иначе мы бы заключили, что удовлетворенный дурак находится в лучшем положении, чем неудовлетворенный Сократ.