Адвокат. Судья. Вор - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Константинов cтр.№ 25

– Вот он, свет в конце тоннеля, – говорил Гончаров Кате. – Если все получится так, как надо, если все сложится, – мы с тобой, Катенька, сумеем соскочить с рельсов в сторону…

Они договорились, что Вадим поедет в Швейцарию один, а Катерина отдохнет тем временем, съездит к бабушке в Приморско-Ахтарск. Вадим уехал в конце января 1985 года, когда Катерине было уже почти невозможно скрывать перед ним свою беременность. Об аборте она и не думала, знала, что слишком велик риск того, что больше у нее может не быть детей. Она досрочно сдала сессию и договорилась о переносе защиты диплома на август. В деканате ей, конечно, охотно пошли навстречу.

В Приморско-Ахтарске Катерина все рассказала бабушке, которая слишком любила свою внучку, чтобы не помочь ей. Пенсионерка-врач Елизавета Петровна смогла устроить Катю в родильный дом, обойдя некоторые формальности. Катя родила сына и назвала его Андреем, в честь когда-то погибшего на Енисее отца Олега Званцева.

Катя оставила Елизавете Петровне правнука и достаточно большую сумму денег, которой должно было хватить на первое время. В Москве и в Ленинграде о том, что она стала матерью, не знала ни одна живая душа.

Катерина успешно закончила учебу в университете и легко получила красный диплом. Вернувшемуся в сентябре из Швейцарии Вадиму Петровичу она с гордостью показала красные «корочки», но на его горячие поздравления ответила трезво и с легкой иронией:

– Вадик, с тем же жаром ты можешь поздравить и самого себя. Без тебя, без твоего имени я вряд ли бы его получила, даже если бы зубрила в два раза больше. Так что – это наша общая заслуга, дорогой…

Вадим приехал из Швейцарии в состоянии радостного возбуждения, казалось, он даже помолодел на несколько лет. Ночью он рассказал жене на ухо, что сумел открыть в Цюрихе банковский номерной счет, пока не очень большой, но – начало положено, а остальное – дело наживное. У Вадима появилась возможность периодически вылетать в Швейцарию, и каждую поездку он использовал для того, чтобы прихватить с собой часть капиталов, скопленных в Союзе.

– Немного осталось, родная, – говорил он Катерине. – Совсем немного еще здесь покрутимся и рванем отсюда навсегда… И там уже сможем зажить как люди, детей родим, будем жить для себя и для них. И время как раз удачное, перестройка эта на нас работает – замутилось все, перепуталось, вот мы в этой мути и уйдем незаметно…

Катерина кивала и улыбалась, сдерживая боль, потому что, как только начинал Вадим говорить о предполагаемом отъезде, она видела маленькое сморщенное личико своего сына.

Но «немного», о котором говорил Вадим, затягивалось. Все шло не так гладко, как ожидалось в начале перестройки. Поднятая Горбачевым муть работала одновременно и на «систему», и против нее. С одной стороны, начавшееся кооперативное движение позволило легализовать многие операции «системы», с другой – появилось много новых людей, с жадностью бросившихся к кормушке, а, как известно, там, где слишком тесно становится от лихих людей, всегда возрастает риск.

За два последующих года Гончаров сильно изменился. Деньги, проходящие через него мощным мутным потоком, словно унесли с собой куда-то его сущность, его «я». Он даже внешне изменился – высох, резко поседел, а его глаза, когда-то тепло-карие, с затаенной доброй смешинкой, теперь почти постоянно горели нехорошей алчной чернотой. Катя видела и чувствовала все, что происходило с мужем, пыталась даже говорить с ним, плакала – но он не понимал, чего она от него хочет, и только раздражался.

– Для кого я это все делаю, для чего сердце рву, себя не жалею? Это же для тебя все! А ты меня же за это и… Ну да, я меньше стал внимания тебе уделять, но ведь мы уже на финише… Сейчас все силы надо в последний рывок вложить… Немножко ведь осталось… Совсем чуть-чуть…

Он как в воду глядел. Ему действительно оставалось совсем чуть-чуть до финиша…

Раскрутившееся с невиданным размахом в начале 1988 года «елисеевское дело» затягивало в свою воронку все новых и новых свидетелей и обвиняемых. Словно мор пошел по деловой Москве, каждую неделю Вадим рассказывал Катерине о новых арестах, странных «самоубийствах» и нелепых «несчастных случаях», уводивших из жизни серьезных людей, многие из которых были Кате хорошо знакомы. К ней пришло стойкое предчувствие беды, оно накрыло Катерину плотным черным крылом невидимого огромного ворона. И если раньше она старалась не слишком поддерживать разговоры о предстоящем отъезде на Запад, которые начинал Вадим, то теперь сама стала торопить мужа, а Вадим Петрович словно ничего не понимал и не чувствовал. Он лихорадочно «докручивал» одни операции и тут же начинал новые, как заведенный повторяя жене:

– Хорошо, хорошо… Скоро, совсем скоро поедем… Немного осталось. Еще чуть-чуть!

Катя заставила его очнуться только в начале сентября 1988 года, после того как стало известно об аресте того самого работника МИДа, на даче которого она впервые увидела Гургена.

Катя впервые в жизни закатила Вадиму настоящую истерику. Она рыдала, ломала руки, дрожала, словно в лихорадке, и повторяла, выкрикивала в лицо мужу, что ей уже ничего не надо, что ей страшно, и если она сойдет с ума от страха или что-нибудь с собой сделает, то уже никакие деньги ничего не исправят.

Ее слезы и отчаяние пробили невидимую кору, закрывавшую от нее Вадима Петровича последние два года. Он словно очнулся от морока, от колдовского наваждения и стал прежним. Гончаров стал спешно готовить документы к отъезду, успел даже сделать Кате синий служебный паспорт. Это было последнее, что он успел сделать. 14 сентября на Кутузовском проспекте неведомо откуда взявшийся грузовик превратил в кашу служебную «Волгу», в которой ехал Гончаров. Водитель грузовика с места происшествия сбежал, но через несколько часов его труп был идентифицирован милицией на одной из станций метро – свидетели показали, что он сам бросился под поезд.

Хоронили Вадима Петровича Гончарова на Ваганьковском кладбище в закрытом гробу. Отупевшая от горя и транквилизаторов Катерина воспринимала происходящее через какую-то дымку. Она не плакала, ее словно выморозило всю изнутри. Очнулась она только тогда, когда очередную речь над гробом, заваленным цветами, стал говорить Гурген, державшийся на похоронах как распорядитель на очередном коктейле. Катя подняла на него глаза, и так силен был заряд неприязни в ее взгляде, что Гурген запнулся, закашлялся и скомкал конец своей фальшивой скорбной речи. Все остальное время, пока шла гражданская панихида, пока опускали в могилу гроб и забрасывали его землей, Катя затылком чувствовала на себе недобро-удивленный, тяжелый взгляд Гургена.

Он позвонил Катерине через несколько дней после похорон. Гурген не представился, но она сразу узнала его странный плавающий акцент. Сказав несколько пустых слов соболезнования, Гурген перешел к сути:

– Вадим ушел, не успев додэлать все свои дэла на этой земле… Но долги нада платить, эта запавидь порядошных лудей, да…

– Какие долги, кому? – растерялась Катя.

– Мыне… – и Гурген назвал сумму, от которой Кате стало холодно.