Человек и история. Книга первая. Послевоенное детство на Смоленщине - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Фомичев cтр.№ 8

– Ты, принеси мне лист бумаги, карандаш и кусок хлеба, а я тебе «отрисую» то, что ты захочешь.

Состоявшийся заказчик придирчиво осматривал заказанную им картину коровы.

– Так она совсем не похожа на нашу корову Милку. У неё даже хвоста нет.

Жуя горбушку хлеба, свой гонорар за картину, Борис втолковывал: рога есть, а хвоста не видно потому, что он там сзади.

Помимо того, что власть подсуетилась одеть свой простой народ в ватные куртки и обуть в резиновые сапоги, она цинично стала оглуплять его фильмами – сказами о счастливой жизни. Задавленный нищетой народ, посмотрев рекламный ролик «Кубанские казаки», пытался что-то применить в своей унылой беспросветной жизни.

Так от самогонного гулянья слышалось бабье пенье, более похожее на истошные вопли. Мужиков слышно не было. Они, склонив над столом свои нетрезвые головы, смрадно чадили самокрутками, да иногда, что-то припомнив, скрипели своими чёрными зубами.

Власть, разумеется, списывала все эти беды и несчастья на врагов, умело воспитывала ненависть к ним, усиливала страх перед войной. Этим она порабощала волю и сознание людей. На долгие годы пророс угнетающий душу стон, звучащий, как короткая молитва: Господи, только бы не было войны.

Власти отпускали деньги кинематографу, и тот угодливо стряпал рекламные фильмы, которые, по их замыслу, должны были воспитывать патриотические чувства в подрастающем поколении. Но реальность, со своими запретами, а подчас и репрессиями, вдобавок серый неприглядный быт, воспитывали негативные чувства по отношению к той же власти и даже к стране. Инстинкт самосохранения заставлял эти чувства скрывать и выкрикивать лозунги, угодные власти. Это породило в подрастающем поколении цинизм, лицемерие и страх. Тотальный режим был настолько самоуверен, что до поры не замечал перемен в настроениях. У власти кружилась голова от восторга: как эти сельские ребята рвутся в армию защищать страну, а стало быть, и их режим. На самом же деле было вот что. Гражданам, достигшим шестнадцати лет, полагалось по закону страны, выдавать паспорта. Так вот, в сельских районах, колхозах, молодым людям паспорта выдавать было запрещено. В разные времена, в разных государствах были разные классы, слои населения, были рабы, были граждане, были патриции, но вот эта власть, даже не нашла термина, как «обозвать» эту обезличенную, бесправную часть своего населения, которая была по статусу подлее подлого сословия и, как впоследствии скажут, ниже плинтуса. Поэтому молодые люди, призванные в армию, поступившие в училища, в основном горнопромышленные или другие, связанные с тяжёлыми условиями труда – в свои любимые пасторали, колхозы уже не возвращались. Приезжали они домой только на побывку, в отпуск, на каникулы – на зависть родственникам и землякам, оставшимся в колхозном ярме. Иногда, навещали эти колхозные просторы ловкие вербовщики, уговаривая молодых здоровых девчат ехать в Грузию на уборку чая. Те ездили убирать чай, возвращались домой, и оставались такими же бесправными, как и до поездки. Паспортов – этого бесценного документа, им получить так и не удавалось. Зато они восторженно, с огромной долей зависти, рассказывали, как там живут, какое там счастливое сегодня. Что, самое интересное, это перекликалось с тем, что рассказывали бывшие фронтовики, посетившие Европу во время войны. Правда, им самим начинало казаться, что это было или в бреду, или во сне, то, что видели они красивые дома, ровные дороги и жителей, немного испуганных войной, но исполненных чувства собственного достоинства. И всё это в очередной раз, заставляло колхозников, сравнивать услышанное со своим существованием.

Было лето, скорее, его конец. Я сидел возле хаты и осторожно выковыривал из бронебойной пули пробойник и селитру, которую если положить на кусочек рельса и ударить молотком, то получается безвредный взрыв, если не подставлять глаза. В это время, по дороге проходила стайка деревенских девочек и среди них была старушка, мало отличавшаяся от них своей комплекцией. Возле хаты эта группа остановилась: вот его запишите в школу, Зоя Александровна! – затараторили девочки, показывая на меня, – Он уже читать умеет!

Все подошли ко мне. Старушка оказалась учительницей Козловской школы. На вопрос: сколько мне лет? Я ответил: скоро семь, хотя мне было ещё только немного за шесть. Мне очень хотелось скорее стать взрослым, так как детство меня явно тяготило. Меня записали в школу. Мать возражать не стала, а вот моих сверстников в школу не пустили: маленькие ещё!

Первого сентября я бежал за сестрой, как Иванушка за Алёнушкой, в школу. Сестра вела себя очень гордо, ещё бы: она впервые почувствовала себя значительнее в школьных делах. Меня это не обижало, тем более что мать сшила мне, по случаю, новую рубашку и новые штаны, а бежать босиком было легко и весело.

В школе, в первом классе, я оказался самым молодым, так как остальные были на год-два, а то и более, старше меня. Были в классе и «второгодники» явно тяготившиеся нашим обществом и самой школой. Они не скрывали, что школа им просто мешает жить. Первоклассников в школе долго не задержали, объяснили правила поведения, когда вставать, когда садиться, как обращаться к учительнице. Потом выдали каждому по карандашу и по тетради с обложкой бежевого цвета. Я даже немного задохнулся от счастья: получить такой подарок! Школа для меня стала ещё более значительной и притягательной.

Первый класс тут же отпустили домой, под завистливые взгляды старших. Домой я пошёл с двумя девочками из нашей деревни. Они были старше меня и держались от меня особняком. Дорога от школы, проходила через лес, мне мало знакомый. Девочки шли впереди меня, разговаривая о чём-то своём секретном. Вдруг, они свернули в лес, и я машинально последовал за ними. Такое моё поведение не входило, очевидно, в их расчёты и они сделали вид, что свернули в лес только для того, чтобы поесть ягод, которых здесь было в изобилии. Я тоже определил себе большую купину с крупными красными ягодами брусники и так, как отсутствием аппетита никогда не страдал, стал пропускать большие кисточки брусники сквозь пальцы и, наполняя горсти ягодами, отправлял их в рот. Я так увлёкся трапезой, что когда оглянулся, то никого вблизи себя, никаких своих спутниц, не обнаружил. Я от одиночества не страдал, тем более без такого общества, какое образовалось. Я пошёл к дороге, тем более что она была рядом, но что-то это «рядом» никак не появлялось. Было очень пасмурно, и определиться было невозможно: в какую сторону идти и сколько прошло времени. Всё же я вышел на дорогу и пошёл, но только опять в сторону к Козлам, к школе. Это я узнал, когда навстречу мне попались две старшеклассницы: Дина и Нина. Это были уже не девочки, а девушки и им полагалось учиться где-то в классе седьмом, а то и старше, но – война! Увидев меня, они очень удивились: такое рвение к знаниям, к школе – очень похвально, но не до такой же степени! Тут я обнаружил, что я потерял карандаш и тетрадь. Я так безутешно разрыдался, что Дина с Ниной еле смогли узнать причину моего волнения. Установив причину, они открыли свои сумки, достали оттуда по карандашу, вручили их мне. Таким же образом я получил ещё две тетради. Я попробовал, согласно деревенскому этикету, отказаться, но эти добрые души просто меня напутствовали: только учись хорошо!