Милый друг Ариэль - читать онлайн книгу. Автор: Жиль Мартен-Шоффье cтр.№ 24

И вдруг он возник впереди, между мной и панорамой; его одинокую фигуру окружал ярко-голубой ореол неба, сочного, как на открытках с видами Лурда. Я чуть было не присела в реверансе, он насмешливо взглянул на меня и что-то коротко шепнул Александру на ухо. Он отмеривал свою дружбу скупо, как горсть муки, и не собирался посвящать нам свое время: оно требовалось ему для мифотворчества. Усевшись на складной, неведомо откуда взявшийся стул-треножник, он ответил на вопросы обступивших его журналистов. Ироничный, насмешливый, невозмутимый, он говорил на изысканном французском, с видом знатного вельможи, стоящего над схваткой, но при этом издевался над кем только мог. Так, по его словам, для правых он являлся «последним оплотом», премьер-министр маскировал своей наигранной враждебностью «слабость старой девы», журналисты были неспособны оценить это зрелище, потому что пользовались им бесплатно… Остроумный без натуги, он изрекал свои фразы, как Рита Хейворт снимала перчатки в «Джильде», — с медлительным высокомерием. Вблизи он выглядел хрупким, точно сухарик. Лицо, иссеченное тонкими морщинками, походило на сморщенное, слегка вздутое яблоко. При этом он был очень бледен, очень красив, а его завораживающий голос излагал реакционные идеи из чистой провокации, так, словно он выставлял напоказ обутые в сабо ноги. Например, простерев руку к хребту Юра, а затем в сторону Монблана, который, как утверждают, виден отсюда в ясную погоду, он изрек с самым простодушным видом: «Земля не лжет!» И все прыснули со смеху.

Это сегодня, очнувшись от нирваны тех лет, я иронизирую, но тогда его обаяние завоевало меня, как и всех других. Один только Александр стоял надутый. Спорт не был его стихией. Вытирая вспотевший лоб, он бурчал:

— Ну прямо вылитый Шантеклер [42] — воображает, что будит солнце своим кукареканьем. А все эти болваны ловят каждое его слово, как откровение. До чего же все обрыдло…

Мне следовало бы утешить его, польстить чем-нибудь. Вместо этого я обняла его за талию, и мы потихоньку выбрались из толпы, чтобы спуститься первыми. Через час Александр уже расположился на заднем сиденье машины и приказал сейчас же отвезти нас в ресторан «Солютре де Реле», следующий этап нашей экскурсии. Как всегда после горных пророчеств, Сфинкс садился за стол, где процедура возобновлялась с новой силой. Я называю президента Сфинксом не без причины, ибо в ресторане он окончательно отринул сферу реальной действительности и начиная с аперитива разглагольствовал исключительно о «морализации общественной жизни»; лично мне показалось, что эта тема вызывает интерес и бурный восторг только у него самого.

Мы прибыли в ресторан раньше всех, и Александр показал мне его, проведя по залам. Главное помещение было декорировано одним из менестрелей «Леруа-Мерлен» [43] . Резная деревянная полка над камином придавала ему средневековый вид. Вместо стекол в окнах мерцали витражи. К стульям даже страшно было прикоснуться: их спинки достигали человеческого роста. В общем, неприкрытый китч, атмосфера теледекорации для съемок «Проклятых королей». Но главное заключалось в другом: нам предоставили два места за столом президента, и это была самая важная деталь в глазах Александра; зафиксировав выигранное очко, он увел меня в сад, пить шампанское в тени деревьев. Мало-помалу к нам подтягивался остальной народ. Сыновья, невестки, внуки, братья и сестры, зятья и золовки — в общем, королевское семейство путешествовало в полном составе. Было много веселья и смеха. Александр прохаживался от одной группы к другой и даже представил меня распорядителю церемонии. Этот крайне вежливый улыбающийся господин внимательно оглядел меня — так смотрят на девушку, которая славится тем, что ее бальная книжечка никогда не пустеет. Окончив свое визуальное изучение, он обратился к Александру и все так же любезно осведомился, как поживает его жена — настоящая. Затем повернулся к нам спиной. Я начала понимать, что мои дела обстоят не так уж блестяще. Десять минут спустя, когда мы вернулись в зал, я испытала настоящий шок: меня сослали за стол журналистов, самый дальний от святая святых. Это было обидно, но я не стала особенно горевать. Зато Александр отреагировал крайне болезненно. Обычно высокое положение министра помогало ему игнорировать мелкие превратности судьбы. А тут вдруг по моей милости его низвели до уровня простых смертных. Он и не думал оскорбляться за меня, он страдал от жестокой раны, нанесенной его самолюбию. Кто-то где-то в ближайшем окружении властителя — скорее всего, женщина — решил, что его статус несовместим с экстрасупружескими шалостями в присутствии Двора. Он упал с высоты, на которую было вознесся, и упал очень больно. Но повел себя как истинный вельможа: смолчал, оставил пустующим свое место за почетным столом и сел рядом со мной. Это польстило моей уязвленной гордости. Моей, но не его.

Он сидел, мрачно уставившись в свой бокал с «Пуйи-Фюиссе». Его соседка, начинающая журналисточка из лионского «Прогресса», не осмеливалась приставать к нему с вопросами. К счастью, молодой репортер из «Актуальных ценностей» внес оживление в нашу трапезу, ухватившись за возможность побеседовать со знаменитостью. Все в нем — и фигура, и костюм, и голос — обличало юного медийного аристократика, всегда готового хулить ближних и переделывать мир. Он не без остроумия иронизировал над президентом, говоря, что тот проводит свою жизнь, с отвращением зализывая раны нашего века. Через минуту Александр вышел из ступора, но вместо того, чтобы взять на себя роль защитника, чего ждали все присутствующие, добавил еще немного черной краски в портрет Франсуа Миттерана:

— Он всегда и всем слегка лжет, никто ему не верит, и сам он не верит никому. Это осложняет жизнь, но помогает держаться начеку.

Юная лионская журналисточка, безмозглая курица, которую любая неожиданная мысль повергала в транс, после каждой фразы Александра восклицала: «Вы шутите?» Он отвечал ей загадочной усмешкой. Но когда нам подали горячую колбасу, он не выдержал, схватил меня за руку и потащил вон из-за стола. До этого он не притронулся к первому блюду — буколической вязкой смеси под названием «пюре». Теперь он счел, что эта пытка слишком затянулась. Спустя пятнадцать минут мы уже сидели в вертолете, который и доставил нас в Париж.

Честолюбие общественных деятелей — это их личное сокровище, их белоснежная тога. И вот эту тогу публично вываляли в грязи. За все время полета он ни разу не раскрыл рта. Я тоже молчала, но старалась быть с ним нежной. И правильно сделала: через несколько дней министр дал «добро» на проведение серии экспериментов в Африке. Так я выполнила свою миссию.

Чудо из чудес: фортуна не замедлила с наградой. Две недели спустя в 11 часов вечера Сендстер попросил меня на минуту подняться к нему. Я уже лежала в постели, читая «Содом и Гоморру» [44] . Но, когда Сендстер отдавал приказ, спорить с ним было так же бесполезно, как умолять грозу стихнуть. Пришлось мне покорно натянуть на себя одежду и идти к нему. Индус-мажордом, тоже поднятый на ноги, проводил меня в салон, делая вид, будто не замечает моей унылой физиономии. Сендстер восседал на своем обычном месте, в центре дивана, в окружении толстых журналов. Он проводил ночи с ножницами в руке, за чтением научных изданий, периодически делая вырезки. Эти вырезки превращались в карточки досье, а затем в грозные указания, которыми он бомбардировал свои исследовательские группы.