Тайное венчание - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 52

Лицо Хонгора металось перед глазами Эрле – напряженное, искаженное, порою даже изуродованное ненавистью, – а Намджил вился вокруг противника, будто ящерица; и казалось, не будет конца этим мгновенным победам и поражениям то одного, то другого.

Эрле, все еще сдерживаемая рукою Анзан, окаменела, почти незрячими глазами глядя на смертельный поединок, почти ничего не слыша, как вдруг Анзан резко, пронзительно вскрикнула. И этот полный ужаса крик, повторенный десятками уст, разбудил Эрле от ее полусна-полузабытья.

Она встрепенулась, вскинулась… Хонгор стоял на одном колене, тяжело вздымая блестящую от пота грудь, а через другое его колено было перекинуто тело Намджила с бессильно повисшими руками и вытянутыми ногами. Голова его как-то нелепо повернулась, будто Намджил силился заглянуть себе за левое плечо. Эрле услыхала помертвевший шепот Цецена:

– Шея! Хонгор сломал ему шею…

И вопль Эльбека:

– Брат, брат!.. Он мертв, он убит!

* * *

Чудилось, сколько ни проживет Лиза, как ни ожесточится ее сердце, как ни будет она тщиться гнать от себя былое, из его клубящейся тьмы вечно будут возвращаться к ней воспоминания об этом дне…

Сначала хоронили Намджила.

Эльбек, словно обезумев, кричал, что должен привезти к хану мертвое тело, а если нет, то хотя бы окропить его хладеющие члены горячей кровью убийцы, так что по знаку ламы несколько самых крепких табунщиков принуждены были схватить молодого калмыка и держать его, не отпуская, пока судороги неистовой злобы не сменились тихим, покорным отчаянием.

Хонгор все это время стоял неподвижно, безропотно снося проклятия Эльбека, и видно было, что он не шелохнется, даже если Эльбек, разметав пастухов, бросится на него с ножом. Глаза Хонгора были устремлены на Эрле.

Она стояла все там же, рядом с Анзан, сама не заметив, как схватила ее за руку, и вот, будто сестры, будто подруги, они застыли, видя среди царившей вокруг сумятицы одного лишь Хонгора. Но Анзан, жадно ловившая взор мужа, была обделена им и только тихонько постанывала, крепче и крепче стискивая холодные пальцы той, на которую неотрывно смотрел Хонгор.

Эрле тоже не сводила с него глаз. Боже, чего бы ни отдала она сейчас, чтобы хоть искорку прежней любви ощутить в себе и взглядом передать Хонгору, согреть его! Только страх и жалость мучили ее. Точно так же она могла бы жалеть и вовсе чужого ей человека… И, наверное, Хонгор что-то понял, потому что он вдруг медленно опустил веки, все больше бледнея, а потом поднял с земли шубу, накинул на обнаженные плечи и, резко повернувшись, пошел прочь.

Эрле проводила его взглядом, но не двинулась с места, смиренно опустила глаза.

Если Хонгор сейчас вскочит на верного златоногого Алтана и пустится искать спасения в степи, женщина не должна стать на его пути, не должна помешать ему. Довольно претерпел он из-за нее!

Когда Эрле решилась поднять взгляд, Хонгора не было видно.

Эльбек понуро стоял на коленях над телом мертвого брата; а лама, вынув из складок своего черного одеяния плоское серебряное зеркальце, установил его на земле и песком из шелкового мешочка отсыпал дорожку к нему от тела покойника, так пристально вглядываясь в узенькую полоску, будто надеялся различить на ней какие-то следы.

Так оно и было. Но отсутствие следов души Намджила означало, что душа сия все еще витала над покинутым телом, не желая от него улетать, потому что, верно, не прямой путь должен был вести ее к Верховному Судии умерших; и ламе еще предстояло выведать, какой же этот путь.

Лама велел подать свой тулум, откуда вынул свиток тонкой пожелтевшей бумаги, испещренной с обеих сторон некими значками, и принялся его внимательно разглядывать. Эрле, разумеется, было неведомо, что там изложены и описаны те пути, по коим должна путешествовать душа к подножию престола Эрлик-Номин-хана, туда, где черные и белые тенгри будут считать черные и белые дела, свершенные при жизни покойного. Имя, год и дата рождения, день и час кончины определяют вид похорон. На иного падет жребий быть растерзанным хищными зверями и птицами, другому – быть съедену рыбами, третий сжигается в пепел, счастливого предают земле.

Счастлив был и Намджил, ибо зимнее солнце еще не обратилось к закату, когда тело его обернули кошмою и зарыли в землю со всем воинским снаряжением: саблей, седлом, луком и стрелою. А над местом погребения воздвигли четыре шеста, обращенные на все стороны ветра.

Однако не успел свершиться печальный обряд, лама вновь взялся за свой пергаментный свиток и углубился в изучение черных значков. Теперь, упокоив тело мертвого, нужно было утешить его душу, ждущую отмщения, и отдать дань справедливости.

Привезти сюда, в улус, ханский суд или явиться с убийцей в ханскую ставку необходимости не было, ибо древний закон степи гласил, не допуская оговорок: за убийство – смерть, какую укажет ему божество, распорядитель судеб, чью волю должен угадать и изречь служитель бога. И предписано свершить сие в самый день убийства, чтобы обе души – жертвы и губителя – враз предстали пред небесным судом после того, как свершится правосудие земное.

Эрле едва не вскрикнула от изумления, когда вдруг увидела среди собравшихся на похороны калмыков того, кого она почитала давным-давно мчащимся по степи, спасающим свою жизнь! Хонгор вместе с остальными мужчинами по знаку ламы опустился на землю, подобрав под себя правую ногу, сложив ладони, потупив голову и закрыв глаза. Лицо его было непроницаемо, и только дрожь рук выказывала, сколь сокрушено его сердце.

Из женщин в толпе осталась одна Эрле. Остальные разошлись по кибиткам, уведя с собою почти беспамятную от горя Анзан. Ну а на Эрле никто и внимания не обращал. То, за что любая калмычка отведала бы плетей, сходило ей с рук, потому что она была чужая, неверная, не боявшаяся греха и кары небесной. А может быть, они, зная, что предстоит Хонгору, хотели, чтобы он на прощание еще хоть раз увидел ту, которую любил любовью непостижимой и даже пугающей остальных…

Но Хонгор не смотрел на Эрле. Он нашел прощальные слова для каждого из своих друзей, обнял родичей. Завершив этот печальный круг, подошел к ламе. Лама благословил его своим очиром [44] и с виноватым выражением на лице негромко произнес: «Ом мани пад ме хум!» – словно отпустил все грехи, словно попытался этими древними, малопонятными, но неизбывно-вечными словами облегчить прощание с жизнью и примирение со смертью, и отошел прочь, а вместо него к Хонгору подъехали пять пастухов на неоседланных лошадях, даже не взнузданных, а Эльбек привел в поводу расседланного Алтана.