Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы - читать онлайн книгу. Автор: Элла Вашкевич cтр.№ 26

Но актрисой я стала не в малаховском Летнем театре, хотя именно там великий Певцов [9] предсказал мне будущую известность. Это случилось после того, как мы вместе играли в спектакле «Тот, кто получает пощечины» [10] . «Вместе» — это, конечно, сильно сказано. Моя роль была, как обычно, эпизодической и без слов. И я никак не могла понять, что мне делать с этой ролью. Певцов дал мне совет: «Ты просто крепко люби меня и волнуйся из-за всего, что со мной происходит». И я любила! Я так любила, что, начав плакать над его несчастьями еще на сцене, не могла остановиться и после окончания спектакля. Увидев это, Певцов сказал окружающим: «Вспомните меня потом — она будет настоящей актрисой…»

Слова Певцова поддерживали меня во многих неудачах. А я очень, очень нуждалась в поддержке. Неоднократно, расшибая нос о сложности театрального искусства, хотела бросить все, уйти со сцены. Играя влюбленную девушку в пьесе Сумбатова, ухитрилась обрушить декорацию на голову партнера. Желая украсить свой туалет, выкрасила белую лисицу в черный цвет, нацепила ее к розовому платью, и несчастный мех отчаянно линял всю сцену, и моя шея была такая черная, что это видел не только партнер, но и зрители, покатывающиеся со смеху. Счастье еще, что мы играли комедию.

После таких случаев хочется умереть. Лежишь ночью без сна, вспоминаешь свой конфуз во всех подробностях, и он предстает огромным настолько, что останавливается сердце. И кажется — нельзя больше выйти не то что на сцену, но даже на улицу. Все будут тыкать пальцами и хохотать: «Вон она идет, та дура с черной шеей!» Кажется — проще отравиться, лишь бы окончательно загладить позор. Так ведь даже отравиться страшно, потому что скажут, что отравилась из-за черной шеи. Получалось, что нужно сначала сбежать подальше, а потом отравиться… Но я вспоминала слова Певцова и не могла обмануть его ожидания. И выходила не только на улицу, но и на сцену. Вновь и вновь.

Но на одних словах Иллариона Николаевича я бы, конечно, не продержалась. Рядом со мной была Павла Вульф, и именно она сделала из меня актрису. Я до сих пор считаю, что она совершила настоящее чудо: создала бриллиант не просто из неограненного алмаза, но из обычного куска угля.

Мне везло, мне просто неправдоподобно везло на хороших людей. Я с грацией бегемота вламывалась в их жизни, а они даже не замечали битой посуды. Принимали меня такой, как я есть, вместе с гиппопотамьими замашками. Увидев Павлу Леонтьевну на сцене, я поняла, что она нужна мне, и в лучшей своей манере постучала в ее дверь.

Удивительно, но она не прогнала меня, даже когда я нахально попросилась к ней в ученицы. Только дала пьесу и сказала, чтобы я, выбрав роль, показала ей, как умею играть. А потом приняла меня в свою жизнь, в свою семью… Она была для меня самым близким, самым родным человеком. Я думаю, что была ей ближе, чем даже Ирина [11] . Вместе мы прошли огонь, воду и провинциальные театры. Мы пережили революцию, Гражданскую войну, военный коммунизм, нэп, Вторую мировую и даже мирное время. Она поддерживала меня во всем. Рядом с ней я нашла ту самую любовь, которой мне всегда не хватало. Любовь и чувство защищенности…

Знаете, я ведь и к Ахматовой явилась так же — просто пришла и сказала: «Вы — мой поэт». И она позволила мне остаться рядом на долгие годы. Она была не просто талантлива, но — гениальна. Ей трудно было жить, как и любому гению. Бывали времена, когда она сидела в холодной квартире и не было даже куска хлеба. Я помню, как искала дрова, чтобы затопить печь… Я помню времена ее славы, помню и гонения. Горжусь тем, что была с ней рядом не только в счастливые дни, но и разделяла горе…

И Качалов… Ему, правда, я свалилась не на голову, а упала в обморок на руки. Но и он не прогнал меня. Мы стали большими друзьями.

А одно воспоминание я храню особенно бережно. Встреча со Станиславским. Нет, мы не были знакомы, но однажды мне удалось подкараулить его около дома. Понимаете, я, как и многие другие восторженные поклонники таланта, поджидала своего кумира то около дома, то около театра. Я не навязывалась со знакомством — он был так велик, а я так ничтожна… Но хотя бы посмотреть издали. Ведь и червяк может смотреть на солнце, если обзаведется глазами.

Однажды мне сказочно повезло: я увидела Станиславского, выезжающего из ворот дома на пролетке. Что-то перевернулось во мне, и я, не задумываясь, побежала за пролеткой, крича: «Мальчик мой! Мальчик мой ненаглядный!» И посылала ему воздушные поцелуи. Удивительно, но он не рассердился, не отвернулся от меня. Напротив, засмеялся и тоже стал посылать воздушные поцелуи. Так он и доехал до угла — со смехом и поцелуями…

Это была наша единственная встреча. Наверняка он не запомнил смешную девицу, которая выкрикивала глупости и бежала за его пролеткой. Но для меня это было событием, запомнившимся на всю жизнь. Он был истинно велик, Станиславский, велик во всем, даже в отношении к глупой поклоннице. Я считаю себя его ученицей…

Я перебираю воспоминания, как сухие осенние листья. Я перебираю в памяти ушедших от меня дорогих людей, как фотографии в альбоме, и каждый снимок оживает, стоит лишь прикоснуться к нему.

Помню, как столкнулась с Шостаковичем в больничном коридоре и тут же радостно ляпнула: «Как хорошо, что вы здесь!» А он смеялся…

Помню, как в Крыму Волошин жарил на касторке мелкую рыбешку. Кажется, бычков… Он подкармливал наше семейство — меня, Павлу Леонтьевну, Ирину и театральную костюмершу, которая тоже жила с нами. Вонь от касторки стояла невыносимая, и я убегала на соседний двор, чтоб хоть как-то отдышаться. А Волошин страшно расстраивался, переживал, что я останусь голодной. Через годы, узнав об ужасах блокадного Ленинграда, я плакала, вспоминая эту рыбку в касторке. Мне было стыдно. Наверное, я была не так уж голодна, если могла отказаться от еды только из-за касторового запаха.

А однажды мы упросили Волошина остаться у нас переночевать — в тот день было много выстрелов, и нам было просто страшно. Я даже помню дату: 21 апреля 1921 года… Он не спал всю ночь, а утром показал нам стихотворение, которое написал. Это знаменитая его «Красная Пасха». Я вам прочту…

Зимою вдоль дорог валялись трупы

Людей и лошадей. И стаи псов

Въедались им в живот и рвали мясо.

Восточный ветер выл в разбитых окнах.

А по ночам стучали пулемёты,

Свистя, как бич, по мясу обнажённых

Мужских и женских тел.

Весна пришла

Зловещая, голодная, больная.

Глядело солнце в мир незрячим оком.